Это были первые и последние добрые слова, адресованные Лизе. Скоро ее будут называть «тэре»3. И за возможность быть хозяйкой тоже придется побороться. Хотя она хорошо знала язык, никто не собирался принимать ее за свою. Новый муж не сбежал, но заставлял спасаться бегством от него. Старуха, так рьяно желавшая их поженить, теперь сама нередко становилась причиной семейных скандалов.

Спокойнее стало, когда его посадили на полгода за мелкое хулиганство. Колхоз отстроил им новую избу, и на период отсутствия хозяина меж женщинами воцарилось временное перемирие. А из отчего дома тем временем шли недобрые вести. Братья избили Генку, сломали ему руку. Оправившись, он покинул дом – уехал искать счастья на север.

– Анне! – пронзительный крик привел в себя Лизу. Она встала и осмотрелась. Словно утренний туман, развеялись воспоминания, голоса и лица растворились, осталась лишь тупая боль. По голове словно молотом ударили. И хорошо, пусть болит, уж лучше голова, чем сердце. И чего прошлое так незвано и некстати пожаловало к ней?

Какой беспорядок, сколько же она так пролежала? Нужно все здесь прибрать, пока он не вернулся. И старуха – та еще ведьма! Уж она-то добавит масла в огонь. Ребенок! – оборвались вдруг рассуждения. – Где он, несчастная душа? Девочка. Маленькая, слишком маленькая, чтобы выжить. Надо бы завернуть ее. Поспешно сдергивая с себя платок, Лиза вдруг замерла. Что это? Неужели… Вот опять! Шевелится! Живая!

Боже, чудо – быть не может! Срочно: воду, греть, в тепло! Наспех обрезав пуповину и замотав ребенка в платки и шали, Лиза побежала за помощью, забыв напрочь про боль, беспорядок и страх. Такая новость не заставила себя долго ждать – вмиг облетела деревню.

Он пришел, когда стемнело, старуха уже храпела на печи. Не говоря ни слова, не раздеваясь, он прошел вглубь избы. Нашел кряхтящий сверток, развернул небрежно и замер. Лизе было страшно: как-то нехорошо он смотрит – взгляд суровый, оценивающий, словно кутенка разглядывает, а не ребенка. Шла минута, другая, время медленно тянулось тонкой длинной нитью, словно из рук неумелой пряхи.

Наконец суровое лицо его дрогнуло, уголки узкого прямого рта потянулись вверх и ей даже показалось на миг, что впервые он улыбается.

– Зайтуна!4 – громко нарек он свою дочь.

Шакир сидел возле окна, и яркий лунный свет озарял комнату, освещая его фигуру. Он сгорбился над кулечком и тихо напевал.

– Ай былбылым, вай былбылым5, – мурлыкал себе под нос Шакир и кормил ребенка из пипетки козьим молоком. – Агыйделнең камышы…

На печи спала старуха, ее громкий храп, похожий на скрип открывающихся стальных ворот, эхом отдавался в избе. Лиза сидела за печью и чуть дыша наблюдала за происходящим. Впервые она видела его таким. Одной рукой он заботливо придерживал кулек, а второй аккуратно по капле выдавливал молоко в рот младенцу. Вчера еще жестокий тиран, после рождения ребенка переменился и сделался заботливым отцом. Она боялась шевельнуться и спугнуть момент, точно это наваждение и любое неосторожное движение способно его развеять. Резкий глухой шум, похожий на бульканье в огромном котле, испугал Лизу, и она вздрогнула – это старуха задержала дыхание во сне, а затем попыталась вздохнуть и закашлялась.

– А, это ты, – прервал он свое пение, – поди сюда.

Лиза нехотя встала и подошла. «Проклятая старуха», – подумала она про себя.

– Смотри, как ест, – Шакир гордо вытянул перед собой руку, в ней, маленький, словно котенок, лежал ребенок, причмокивая губами. – Зайтуна – моя доченька.

– Откуда ты знаешь, как заботиться о ребенке? – спросила Лиза, недоверчиво косясь на сверток.