Остаток ночи он провёл в попытках заснуть, а когда всё же в предрассветных сумерках ему это удалось, то сон, вопреки ожиданиям, не принёс столь желанного облегчения и отдыха. Адаму Венфорду снилось, что он пари́т над морем, в котором вместо воды, волнами перекатывается абсолютная пустота цветом ночного неба. Словно живая она тянет к нему свои щупальца из обрывков чёрного тумана, в попытках схватить и увлечь в глубины безумия и ужаса, таящиеся под бесконечным покровом тьмы. Голоса, нашёптывали вещи настолько омерзительные и богохульные, что произнеси их он вслух, то кара небес непременно обрушилась бы на него со всем своим неистовым и праведным гневом. Затем море сменилось пепельно-серой равниной, которую насколько хватало глаз, заполняли существа, лишь отдалённо напоминавшие своим видом, что когда они были людьми. Все до единого с лицами, осунувшимися от голода. Глаза их не выражали ни единой мысли или эмоции, словно кто-то или что-то забрало у них то, что принято называть искрой жизни или душой. И над всем этим царством безмерной тоски, высоко в небесах, цвета запёкшейся крови, парили создания. Как хищники они выбирали себе жертву и затем обрушивались вниз, хватая кого-нибудь из толпы, и взмывали вверх. Ужас, захлестнувший профессора, был вызван даже не видом существ, а молчанием и покорностью жертвы и тех, кто её окружал. Лишь слабый шелест ветхих тряпок, в которые превратилась одежда несчастных, нарушал гробовую тишину.

После пробуждения голова профессора гудела как с похмелья в молодости, а душу переполняло тревожное предчувствие неминуемой беды. Попытка позавтракать не увенчалась успехом, кусок не лез в горло, и лишь кофе сумело прижиться в его желудке, отогнав слабость и немного умерев головную боль.

День выдался пасмурным, дул не сильный, но промозглый ветер, а мелкая холодная морось, сыпавшая с низких серых облаков, нёсшихся по небу, выдавливала любое тепло из-под одежды. На окнах кое-где хлопали не закрытые ставни, да поскрипывали калитки частных домов. На улице не было видно ни единой живой души, городок будто вымер или затаился. От майской благодати не осталось и следа, даже мир словно потерял всю свою гамму ярких красок, присущих этому времени года и наполнился унынием глубокой осени. От этого нехорошее предчувствие профессора лишь усилилось. Надвинув котелок так, чтоб его не снесло случайным порывом ветра, профессор Венфорд направился в антикварный магазин Оливера Таккера.

Прибыв на место, он обнаружил Оливера за составлением нового каталога. Повсюду валялись какие-то бумаги, наброски рисунков, старые справочники. Сам Оливер, прибывая в очень возбуждённом состоянии, что писал на листке пергамента, то и дело оглядываясь на куклу, которая к тому времени заняла почётное центральное место на витрине, среди прочих экспонатов.

– А, Адам! Проходи! – радостно воскликнул Оливер, не поднимая головы.

– Я рад, что тебе уже лучше…

– да-да, конечно, – Оливер, наконец, посмотрел на Венфорда. Затем опять оглянулся на куклу, – Ты только посмотри, какая красотка! Готов поклясться, что я выручу за неё кругленькую сумму! Я немедля внесу её в свой каталог и устрою внеплановую рассылку. Подумать только, столько лет пролежать под землёй и ни единой царапинки! Правильно я сделал, что подобрал её!

– Но ведь ещё вчера тебя удар чуть не хватил от страха, когда ты её увидел, – удивился Венфорд, разглядывая черновик нового каталога.

Среди записей и зарисовок, то и дело встречались загадочные символы, вставленные в текст, напоминавшие некий шифр, происхождение которого он никак не мог вспомнить.