– Язык вашего тела слишком прям! – засмеялась и Вероника.

– А потому, что я слишком хочу вас, чтобы это можно было скрыть!

– Это надо скрывать?

– Вам было слишком больно? – спросил он, помолчав. Вероника вспомнила, как вскрикнула, когда телесная их близость совершилась в полной мере.

– Было, – ответила она. – Но не слишком.

– Я не хотел бы, чтобы вам приходилось терпеть.

– Мне не приходится терпеть вас. И… все, что связано с вами.

– Пока приходится. Но если вы будете со мной, это станет иначе. Что вы смеетесь? – заметил он.

– Меня один нэпман звал сожительствовать. Если пойдешь, говорил, то заколки с бриллиантами подарю.

– Извините.

Кажется, он смутился. Но понять, действительно ли это так, Вероника не успела. Сергей Васильевич обнял ее и стал целовать, и все стороннее перестало иметь значение так же, как боль, которой в самом деле невозможно было избежать сейчас в их полном и самозабвенном соитии.

Но что боль, да и удовольствие – что значит и оно!.. Любовь, представшая ей разом и вся, оказалась так велика и так неизменна, что в сравнении с этой сияющей алмазной глыбой меркло все остальное.

Вероника бежала по Подгорной улице к Захарьевской, держа над головой картонку. Утром было солнечно, поэтому ей и в голову не пришло захватить с собой зонтик, хотя Белла Абрамовна советовала на всякий случай взять. А к вечеру, когда закончились занятия на курсах медицинских сестер, дождь уже лил как из ведра.

Она раз в месяц, иногда и чаще посещала эти курсы, действующие в бывшем здании Красного Креста. Лазарь Соломонович каждый раз предупреждал ее, когда будут давать именно то, что он считал необходимым для повышения ее медицинской квалификации, она записывалась и после работы приходила на занятия.

Слушая лекцию по артериальному кровотечению, Вероника то и дело поглядывала, как дождевые потоки заливают стекло, и вздыхала оттого, что явится на поэтическое собрание в облике мокрой курицы.

Не пойти на это собрание было, однако же, невозможно, потому что Яша должен был читать стихи из своей первой книжки. Он и пригласил ее три дня назад, а книжку, сказал, подарит после вечера, чтобы от него она услышала эти стихи впервые. Показал только обложку, на которой был изображен простенький лесной пейзаж с распускающимся цветком. Автором значился Якуб Пралеска. На удивленный Вероникин вопрос Яша ответил, что это его литературный псевдоним, а в ближайшее время он запишет его как свое официальное имя.

– Ты с ума сошел! – ахнула Вероника. – Представляешь, что с родителями будет? Пусть бы псевдоним, но фамилию поменять… Нельзя их так обидеть, Яша!

– Я не разделяю их взглядов на национальный вопрос. – Яша посмотрел исподлобья. Упрямство мало подходило к его печальным темным глазам, однако во взгляде читалось сейчас именно упрямство. – Да, по крови я еврей и не скрываю этого. Но я родился и живу в Беларуси, пишу по-белорусски, значит, я белорусский поэт. И это для меня настолько значимо, что я считаю нужным закрепить это документально.

Вероника подумала, что Лазарь Соломонович, может, и поймет своего сына, и то едва ли, а уж Белла Абрамовна точно сляжет с сердечным приступом. Однажды она случайно услышала, как та говорила мужу о какой-то родственнице:

– Единственный сын Фирочке объявил, что женится. А невеста не еврейка. Каково матери, ты только представь! Не дай Бог такое пережить.

Вероника тогда вздохнула с облегчением. То есть она и всегда знала, что у евреев национальность определяется по матери, потому они и женятся только на еврейках, но счастлива была убедиться, что и лично для Беллы Абрамовны это имеет первостепенное значение. Цейтлины относились к ней так тепло, а Яша при этом так мало скрывал свою в нее влюбленность, что Вероника боялась, как бы это не привело к неловкости, если тот вдруг надумает прямо позвать ее замуж. Ему-то она отказала бы без колебаний, но не будет ли это обидно для его родителей?.. Оказывается, обидно не будет нисколько, вот и прекрасно.