– На этот счет не беспокойтесь. Ваш доктор смелый человек. Однако не думаю, чтобы он обрадовался, когда пришлось тайно оперировать в своем кабинете черт знает кого. Да еще под носом у чекистов. Ведь мы сейчас в том доме на Богадельной, к которому я вас провожал из «Гарни»?

– Да.

– Вот видите.

Вероника не знала, где именно располагается ЧК, но Минск невелик, наверняка это в самом деле где-то рядом, раз он так говорит.

Замолчали – Сергей Васильевич оттого, что разговор исчерпал его силы, а Вероника от волнения.

Вечер в отеле «Гарни» вспомнился ей. Но это было не то воспоминание, которого следовало бы ожидать, – как он сказал, что она должна заплатить за ужин, и как взял у нее конверт с деньгами, и как она почувствовала себя рыбкой, вмерзшей в лед его взгляда. Нет, в ее воспоминании предстало лишь то, как шли потом по улице и он придержал ее под руку, когда она оскользнулась на мокрой после дождя мостовой, и показалось при этом, что его рука коснулась не пальто ее, а голого локтя.

Неужели это было всего лишь позавчера? Кажется, будто прошла вечность.

– Та шляпка цвета берлинской лазури, – сказал Сергей Васильевич, – очень была хороша на серебряных ваших волосах. И оттеняла ваши глаза. Я после жалел, что велел вам одеться крестьянкой и тем самым лишил себя удовольствия смотреть по пути к границе на такую игру красок.

– У вас жар, Сергей Васильевич, – сказала Вероника. – Сейчас дам лекарство. Не морфий, а жаропонижающее. И пожалуйста, забудьте про это свое «завтра уйду». Надо Бога молить, чтобы не случился сепсис.

– Лишен такой возможности.

– Какой?

– Молить Бога. Я позитивист.

Что такое позитивист, Вероника не знала. Но это не представлялось ей сейчас существенным. Она налила воды из графина в стакан, высыпала туда порошок и, поднеся стакан к губам Сергея Васильевича, предупредила:

– Это горькое.

Он приподнялся, опираясь на локти, и поморщился. Поспешно сев на край кровати, она завела свободную руку ему за плечи, чтобы предотвратить боль, неизбежную для него от любого мышечного усилия, и постепенно наклоняла стакан по мере того, как он пил.

Допив, Сергей Васильевич сказал:

– В самом деле горько.

Она видела его лицо совсем близко – светлые глаза, губы, до синевы искусанные от боли, которую он испытывал, пока она везла его на фурманке, и которая стала лишь немногим слабее теперь. Ей вдруг показалось, что сейчас он ее поцелует. Нет, не показалось – она была в этом уверена. И до чего же стыдно было потом вспоминать, как она помедлила несколько секунд, вместо того чтобы подняться с кровати сразу, как только стакан был допит!

Но поднялась, конечно, и стала мыть стакан в раковине. Взгляд Сергея Васильевича прожигал ей спину. Оттого, что у него жар, наверное.

«Божечки, что ж за глупство мне в голову приходит!» – подумала Вероника, поворачиваясь наконец к больному.

– Идите, пожалуйста, спать, – произнес он, глядя на нее так внимательно, что ей стало не по себе.

Он видит ее насквозь, в этом невозможно сомневаться. А учитывая ее мысли, проницательность его сейчас совсем неуместна.

– После операции необходимо наблюдение, – возразила она. – Вдруг вам станет плохо?

– Не станет. Температура от лекарства снизится, и я усну. И вы идите спать тоже.

Как он привык, чтобы его распоряжения исполнялись!

– Я по меньшей мере должна убедиться, что жар у вас спал, – сказала Вероника.

Она снова села на стул у кровати. Молчание наедине с ним казалось ей тягостным, потому что… Потому что она ловила себя на мысли, что расстроена тем, что он не успел поцеловать ее, когда она поила его жаропонижающим. Не успел или не захотел.