– Какую работу?

– Любую. Главное, долгую, на всю ночь. Косу можно расплетать, например.

– Да, вашу и до рассвета не расплетешь. Коса Береники.

Вероника обернулась. Улыбка, которую она расслышала в его голосе, мелькала и на его искусанных от боли губах.

– Вы знаете про Косу Береники? – удивленно спросила она.

– Катулла учат в гимназии. Я всю дорогу на вашу косу смотрел. Кто вам дал это имя?

– Папа.

– Романтик был, наверное.

– Да. Но прожил свою жизнь против того, что мечталось.

– Мечты ни у кого не сбываются.

– Это не так! – горячо возразила она.

– Если бы я вас угробил, вы мне до конца жизни еженощно являлись бы во снах, – помолчав, сказал он.

– Ну так радуйтесь! – Вероника отвернулась и поддернула поводья. – Я ваши сны не омрачу.

– Да, уж лучше я буду омрачать ваши сны.

– Не дождетесь! – фыркнула она.

Он засмеялся. Но смех оборвался сразу же.

– Сергей Васильевич?

Она обернулась. Глаза его закрылись – дольше удерживать себя в сознании он уже не смог. Не помогли ни Ольховый Король, ни русалки, ни Коса Береники.

Вероника спрыгнула с фурманки, достала у него из кармана флягу, дрожащими от страха за него и от усталости руками открутила крышку, влила последние капли коньяка ему в рот.

– Пожалуйста… – жалобно проговорила она. – Не умирайте, ну пожалуйста!..

И наклонилась, прислушиваясь к его дыханию, вглядываясь в лицо. Наконец его веки дрогнули, глаза приоткрылись. Ей показалось, через глаза она всего его увидит насквозь, как дно озера видишь через кристальную воду. Но глаза закрылись снова.

– Мы будем в городе через час, – почти касаясь губами его губ, произнесла она. – Потерпите еще немного, прошу вас, умоляю вас! Не умирайте…

Перед въездом в Минск Вероника потуже перевязала рану Сергея Васильевича поверх шелковой повязки еще своим пуховым платком и сгребла солому на его поддевку так, чтобы не было заметно крови.

– Бач, як набрался, – осуждающе покачала головой долговязая тетка, когда фурманка приостановилась на повороте улицы. – Божачки, и што ж гэта за мужык, кали яго жонка дадому цягне, як немаулятку?

Но больше никто на них внимания не обратил: и зрелище пьяного мужа, которого жена везет домой, как младенца, и фурманка, запряженная крестьянской лошадью, – все это не было для Минска диковиной. Во всяком случае, для улочек на Немиге, по которым, безжалостно настегивая, Вероника гнала лошадь. Недавно она мельком слышала от Беллы Абрамовны, что в последнее время Лазарь Соломонович стал ходить перед работой не в свою обычную синагогу на Серпуховской улице, а в ту, которую называли Холодной.

Конечно, Веронике и в голову не пришло бы тревожить его во время молитвы. Но теперь ей было не до почтения к обрядам.

Привязав лошадь к фонарному столбу, она вошла в синагогу.

Евреев в Минске жило много, но все-таки ее удивило, что зал, который, приоткрыв дверь, она увидела из небольших сеней, полон людьми так, что негде яблоку упасть. Неужели здесь каждое утро так бывает?

– Куда, куда?! – Из зала выскочил к ней маленький человечек с пышными пейсами. – Сюда нельзя! Нельзя!

– Мне только доктора Цейтлина вызвать, – жалобно попросила Вероника. – Я сразу же уйду, только позовите его, пожалуйста. Человек умирает!

– В больницу, в больницу везите! – быстро проговорил человечек. – Рош-а-Шана, все молятся. Нельзя! А!.. – вдруг воскликнул он и бросился обратно в зал.

В спешке он неплотно закрыл за собой двери. Вероника, подойдя, заглянула в них. Слышалась распевная речь, то и дело подхватываемая многими голосами. Смысл произносимых слов был ей непонятен, но показалось, что в интонациях соединяются радость и печаль.