– Ачэ?

– Ачэ, – кивнул Свенельд. – То знак знатного воина, верно?

– Да.

– А Истр? Разве не знатный воин? Отчего ачэ не носит?

– Истр – не адыгэ.

– Я – ас, – Истр, догадавшийся, что речь идёт о нём, постучал кулаком в грудь.

Он принялся о чём-то горячо говорить по-касожски. Свенельд молчал, не решаясь прервать его речь, однако, само собой, не понимал ни слова. Толмач же безмолвствовал, потому что дремал, склонив голову на кулак упёртой локтем в столешницу руки. Гумзаг толкнул его в плечо. Толмач испуганно всхрапнул, встрепенулся, открыл мутные глаза, выслушал касожского князя и заплетающимся языком пробормотал:

– Асы и касоги воевали. Мать Истра взяли в плен. Она была тяжела. Истр родился на земле касогов и вырос среди касогов, но он из асов – горных ясов, иначе. – Осилив столь долгую речь, толмач уронил голову на скрещенные на столе руки.

– Ас? – переспросил Свенельд, удивлённо подняв брови.

– Ас – серкас, – Гумзаг нетрезво рассмеялся. – Головорез. Я – есть серкас. Ты – есть серкас… Истр и люди помочь тебе. – Отсмеявшись, он серьёзно посмотрел на Свенельда.

– Благодарю, Гумзаг, – Свенельд приложил ладонь к сердцу. – Выпьем за дружбу?

Касог согласно склонил голову. Фролаф наполнил чашу и поднёс господину. Свенельд пригубил и передал братину Гумзагу. Когда чаша прошлась по кругу среди тех немногих, кто был в силах пить, Свенельд задал касогу ещё один вопрос:

– Гумзаг, почему «белая»? Ну, Гуаша-Фыджа? Верно? Почему княгиня «белая»?

– Белый лик, белый кость39, белый душа, – Гумзаг улыбнулся и воздел руки. – Как снег на вершина под солнце.

– Снег на вершине под солнцем? Что это значит? Поясни, – потребовал Свенельд.

– Как объяснит? – Касог озадаченно пожал плечами и задумался, подбирая подходящие из известных ему славянских слов. – Вершина. Трудно идти. Снег на вершина – белый, нет пятна. Красив, но для очи – боль.

– Недоступная? Достойная? Ослепляющая? – задумчиво пробормотал воевода и вскинул хмельные глаза на Гумзага: – Так?

Вряд ли касог знал значение этих славянских слов. Но, видно, взгляд воеводы был красноречивее сказанного устами, и Гумзаг кивнул:

– Так.

Свенельд вздохнул, поднял кубок и протянул его навстречу Гумзагу:

– За понимание, князь.

– Да, друг воевода, – согласился касог, ударяя своим кубком о кубок Свенельда. – За снег на вершина под солнце.

Торжество в честь свадьбы Свенельда и Любомиры происходило в гриднице княжеского терема. Во главе стола, красивые и нарядные, сидели жених и невеста. Посажённым отцом на свадьбе Свенельда был сам князь Киевский, вслед за ним сидела Ольга, а далее впервые допущенная на пир и потому радостно-возбуждённая Ефандра. Княжна ёрзала на месте, вертелась: то с любопытством рассматривала гостей, то украдкой бросала взгляды через стол, на своего будущего жениха. Их с Улебом нарочно посадили друг напротив друга. Смоленский княжич тоже исподволь посматривал на дочь Игоря и, смущённо опуская лицо, улыбался: новая невеста явно пришлась ему по душе больше прежней, строптивой Есферии. Между Любомирой и Улебом восседали лоснящийся самодовольством Володислав и задумчивая Предслава.

Когда молодожёны приняли дары и поздравления, речь зашла о нынешних военных делах.

– Долго ещё браниться с уличами будешь, зятёк? – подначил Свенельда Володислав. – Молодую супружницу в скуке держать?

– Батюшка-а, – укоризненно протянула Любомира, покосившись на отца.

– Что, лапушка? Батька твой дело говорит.

– Война – не прогулка, князь Володислав. С неё не уйдёшь, утомившись, – сдерживая раздражение, ответил Свенельд.

– Не ворчи, Володислав. Помогу я твоему зятю, – добродушно сказал Игорь. – Глядишь, до зимы управится. Сколько тебе надобно, воевода, – две, три сотни?