Олежка пожал плечами. Конфет ему не то, чтобы не хотелось, но было как-то неловко брать их без спроса.

– Что, боишься? Маменькин сынок!

Все посмотрели на него. К трусам он себя не причислял, и услышать такое обвинение было довольно обидно. Тем более прослыть маменькиным сынком – пойди потом, отмойся. Он двинулся вслед за остальными.

В помещении раздевалки заговорщики открыли указанный Волковым шкафчик и в самом деле обнаружили там кулёчек с ирисками и леденцами. Расхватав конфеты, они принялись набивать ими рты. Кто-то не ограничился ртом и сунул кое-что ещё и в карман, про запас. Олежка взял леденец. Он уже знал, что, выковыривая застрявшую во рту ириску, можно легко вытащить вместе с ней едва шатающийся зуб. А он ещё вполне мог бы послужить. За этим занятием их и застала Татьяна Степановна. Как она узнала об этом – одному лишь богу известно. У неё всегда было чутьё на всё то, что шло по нехорошему, с её точки зрения, или по неправильному сценарию, как она любила выражаться. Здесь они оба совпали.

– Кондратьев, и ты здесь?! Я так и знала.

На её лице мелькнула тень какого-то злорадства. И чего такого она так и знала? Дальше всё шло по привычной схеме – угол, беседа с принимающим чадо родителем, домашние разборки.

Телесные наказания в их семье были как-то не приняты. Нельзя сказать, чтобы этим совсем не грешил отец: иногда он мог вгорячах как следует шлёпнуть провинившегося по заднице или отодрать его за ухо. Фронтовик всё же, войну прошёл, а там и не такое бывало. Потому нервы порой могут и не выдержать. Кстати, взрослые часто путают, называя нервоз неврозом. Но здесь они его с толку вряд ли собьют.

На Олежке рукоприкладство практиковалось крайне редко – поводов к этому он почти никогда не давал. Вот и в этот раз отец ограничился прочтением нотации о недопустимости воровства, а мать повела его в магазин и демонстративно купила здоровенный куль конфет с пряниками. Наверное, хотела его закормить так, чтобы глаза на эти сладости смотреть больше не могли. Есть такой способ. Мама рассказывала, что, когда бабуля приехала к ним на север, чтобы помочь ей нянчиться с только что родившимся старшим братом, она с жаром накинулась на красную икру. Отец тогда получал её в составе морского пайка, и дома она не переводилась. Так вот, бабуля потом больше года видеть эту икру не могла. Но эти ожидания обманули Олежку. Каково же было его удивление, когда мама на следующее утро, передавая сына воспитательнице, вынула этот куль из сумки.

– Отдай это Наде и извинись.

– Это за одну-то конфету?

– Это за то, что ты не только не задумался над тем, хорошо ли брать чужое, но даже сделал это.

Озадаченный таким её решением, он всё же выполнил этот наказ. Как сказал бы дядя Саша, любитель хитроумных и малопонятных фраз, несоразмерность компенсации была явно налицо: она значительно превышала величину нанесённого им ущерба. Олежка сформулировал для себя это несколько проще – ничего себе?! Но, одновременно с этим, он понял также, что, если ты попался на мелком воровстве, готовься к утрате всего своего имущества. Из этого можно было сделать два вывода – либо никогда не попадайся, либо не воруй. Он без колебаний остановился на последнем. И то, что Надька молча приняла внушительный куль как должное, ещё более утвердили его в своём выборе. Для его приятелей этот урок, похоже, тоже не прошёл бесследно. На пропажи в садике больше никто не жаловался.

Пятый

– Сокол, сокол, я пятый, – повторяет Олежка, прижавшись губами к микрофону. – Как слышите? Приём.

Он подносит микрофон к уху и прислушивается, затаив дыхание. Опять никакого ответа. Наверное, он нажал не на ту кнопку. Он вертит в руках загадочный чёрный предмет, напоминающий нижнюю часть корпуса телефонного аппарата с торчащим из него проводком, к которому неумело прикручен наушник. Может быть, нужно нажать ещё и на эту, торчащую сбоку, малоприметную пимпочку?