Не таи зла в себе –

душе легко тогда.[14]

Время быстротечно. Казалось, совсем недавно важенки начали телиться. То было в середине апреля. Оленные люди не заметили, как настал май, время быстрого таяния снега. Горные речки ожили, потекли небольшими ручейками. День за днем они станут набирать силу.

Оленеводы молча сидят полукругом и пьют чай.

– Надо кому-то съездить на лабаз за мукой, – ни к кому конкретно не обращаясь, заговорил Айчима.

– Муки осталось всего на две-три выпечки, – добавила Танмак.

– Я поеду, – с готовностью отозвался Отакчан. – Ребятам олени покоя не дают.

– Ладно. Пусть будет по-твоему, дед, – широкоскулое лицо Айчимы озарилось улыбкой.

– Можно я поеду с дедом? – подал голос Кирилка.

– Вода большая. Тебе рано ездить в такую даль, – сказала мать.

– Ты поедешь со мной к оленям, – Айчима погладил мальчика по головке.

После чаепития Отакчан поймал около десятка крепких быков. Четверых запряг в нарты. Одного оседлал. На нем он сам поедет. Еще на троих навьючил пустые вьючные сумы. Кроме муки надо привезти и масло, и сахар. На нартах много не привезешь. По черной земле, когда снег растаял, олени едва тянут пустые сани.

– Абага, без ружья, что ли, поедешь? – спросил Виктор после того, как помог старику собраться в дорогу.

– Спрашиваешь так, будто я когда-либо имел ружье, – живо отозвался Отакчан.

– Взял бы мою тозовку.

– Зачем? Тебе самому пригодится, мне-то на что она?

– Ну, как знаешь, абага. Мое дело предложить.

На всю бригаду имелось два ружья. Малокалиберную винтовку оленеводы брали по очереди на ночную пастьбу оленей. Айчима имел карабин. Но никому его не доверял. Хищного зверя мелкашкой не остановишь. Разве подразнишь только. Оленеводы предпочитали обходиться без тозовки. Все же верховому оленю лишний груз. Они давно просили, чтобы им каждому выдали охотничье нарезное ружье. А начальство одно твердит: нельзя, опасно. Некоторые покупали с рук старенькие ружья, но и те отбирали силой. Грозились в тюрьму посадить за незаконное хранение нарезного оружия.

– Бери хотя бы собаку, – не отставал Виктор.

– Да ты не беспокойся, сынок. Первый раз, что ли, еду? Слава богу, за свой век наездился по лабазам, – скупая улыбка на миг осветила темные скулы старика.

– Кэрэмэс не помешает, – не унимался парень.

Услышав свою кличку, отдыхавшая возле абду[11] рослая собака серой масти навострила уши, огненными глазами посмотрела на людей и на всякий случай повиляла хвостом.

– Кэрэмэс сам решит, пойти со мной или не пойти. Зачем его неволишь, сынок? Он же для меня не раб, он мой друг.

Так оно и было. Дед сам вынянчил его. Еще незрячего кормил, лелеял. Общался с ним как с человеком. Кэрэмэс понимал его с полуслова.

– Эмэбли[12], – коротко бросил Отакчан, увидев, как пес встрепенулся и побежал было вперед.

Кэрэмэс недоуменно взглянул на деда и нехотя вернулся к своему лежбищу. Он явно погрустнел.

– Сынок, привяжи его, так надежнее будет. Зачем ему силы тратить попусту? Пусть отдохнет, – оглянулся дед.

Виктор поймал собаку и привязал к кустику.

Отакчан долго шел пешком. Только когда разогрелись ноги, сел на учага. Ехал по речной гальке, старательно обходя каменистые места. Это не всегда удается. Кругом одни камни. Правда, гладкие, словно полированные. В течение скольких веков вода течет по ним в половодье, этого никто не знает. Проехав с километр, повернул налево и переправился через речку, впереди которой замаячили кадары[13]. Дед знал, что там пороги. По едва уловимой тропинке поднялся на пологий косогор. Дальше дорога пойдет по мари. Местность болотистая, зато легче оленям. Болота им не помеха. По воде нарты легче тянуть и копытцам не больно.