– Ты, Сэмэкэ, думаешь только о себе.

– Неужели ты так всерьез думаешь?

– Как раньше я не догадывался, что ты забыл даже себя, – распалялся Отакчан.

– Может быть. Но я не умею говорить, как ты, полунамеками, – узкие глаза Сэмэкэ на миг вспыхивали и тут же меркли.

В ответ Отакчан смеялся. Ему нравилось наблюдать, как заводился Сэмэкэ. Потом настроение у Отакчана резко менялось. Лицо мрачнело, как ясное небо темнеет, когда оно затягивается свинцовыми облаками. Он входил в другой, назидательный образ и начинал свой длинный монолог:

– Ты на меня не обижайся, Сэмэкэ. У тебя ученая жена. Рядом с нею и ты умнеешь. Не то что я, безграмотный старик. Но я человек.

– А кто я? По-твоему, выходит, не человек? – в голосе Сэмэкэ улавливалась обида.

– Подожди, не перебивай меня, Сэмэкэ! – резко тормозил друга старик.

– Ладно-ладно, Ота, не сердись, слушаю тебя внимательно, – робея, отвечал Сэмэкэ.

– Для чего рождается человек? – спрашивал Отакчан и, подняв глаза на друга, делал паузу.

Сэмэкэ, будто обжегшись на горячей кастрюле, молча подпрыгивал на стуле, как бы не обжечься второй раз. Знал он повадки друга.

– Чтобы думать! – восклицал Отакчан. – Понял?

– Ну понял, а дальше что скажешь?

– Чем человек отличается от зверя? – распаляясь, продолжал Отакчан, потом сам же отвечал на свой вопрос: – Тем, что имеет рассудок. Коли я наделен разумом, в отличие от зверя, я думаю. И думаю вот о чем. Дума моя непростая. Ты не сердись, Сэмэкэ, на меня за мою прямоту. Сердце разрывается, когда думаю об этом.

– Ну скажи прямо, Ота! Чего ходишь вокруг да около? – не выдерживал Сэмэкэ.

Отакчан молча, не мигая, смотрел на Сэмэкэ, потом понижал голос до полушепота и продолжал:

– Тревожно мне, Сэмэкэ.

– Отчего тебе тревожно?

– Эвены исчезают…

– Вот ты о чем… Я-то подумал было о другом.

– Хотя я неграмотный, сердцем чувствую, что с каждым годом нас все меньше и меньше. Ты чуешь это, Сэмэкэ?

Сэмэкэ чесал затылок, молчал. Отакчан вновь закипал.

– Молчишь?! То-то. А виноват в этом ты, – Отакчан тыкал пальцем ему в грудь.

– Неужели?! А почему я виноват? – Сэмэкэ удивленно и недоверчиво смотрел на крючковатые пальцы Отакчана. Не зря, видать, жена за глаза называла Отакчана «философом».

– Потому что ты перестал быть эвеном.

– Опять ты за свое. Не надоела тебе эта пластинка, Ота?

– Налей-ка чуть-чуть, догор[22], – Отакчан пропускал мимо ушей слова друга.

Сэмэкэ вновь разливал по рюмкам. Чокались. Отакчан залпом опрокидывал содержимое рюмки в рот и тянулся к подносу, где дымилось вареное мясо.

– Почему твои дети не говорят по-эвенски? – Отакчан отрезал большой кусок оленины и старательно кромсал его ножом на мелкие куски.

Впервые услышав такой вопрос, Сэмэкэ от неожиданности поперхнулся.

– Они не умеют говорить по-эвенски, – еле выговорил он и вытер враз прослезившиеся глаза.

– А почему?

– Потому что не знают.

– И как только у тебя совести хватает?! – Отакчан немигающе в упор смотрел на друга.

– Спрашиваешь, будто прокурор какой. И взгляд у тебя как у прокурора.

– Ты не обижайся. Но этот вопрос не праздный и не простой, как ты думаешь, – голос старика становится немножко помягче.

– А что делать, если жена не знает эвенского языка?

– В этом ты виноват.

– Ты хочешь сказать, что не надо было жениться на якутке?

– Ты за меня всякую ерунду не додумывай, Сэмэкэ…

– Но по твоим словам именно так получается, – с обидой в голосе говорит Сэмэкэ.

– Давай-ка сначала разберемся насчет женитьбы твоей, чтоб ты зря меня не попрекал. Что я думаю по этой части? Человек должен брать в жены ту женщину, которую сердцем любит. Пусть она будет любой национальности, лишь бы понимала тебя и поддерживала во всем. Понимаешь?