Одно из лучших объяснений неприемлемости конституции для Императора Николая II дал впоследствии архимандрит Константин (Зайцев).

«Царь, оставаясь Русским Царем, не мог себя ограничить западной конституцией, но не потому, что судорожно держался за свою власть, а потому что эта власть по своему существу не поддавалась ограничению. Ограничить ее – значило изменить не ее, а изменить ей. И тут напомним еще одно обстоятельство, еще более значительное для церковно-верующего человека: Русский Царь не просто Царь-Помазанник, которому вручена Промыслом судьба великого народа. Он – тот, единственный Царь на земле, которому вручена от Бога задача охранять Святую Церковь и нести послушание до второго пришествия Христова. Русский Царь – это Богом поставленный носитель земной власти, действием которого сдерживалась до времени сила врага. В этом и только в этом смысл преемственности русской царской власти от Византии…

Это именно нужно учесть, чтобы понять, какую трагедию переживал Император Николай 2-ой, когда у него вымучивали манифест 17 октября и, наконец, вырвали то, как он говорил, "страшное решение", которое он, перекрестившись, принял, не видя другой возможности спасти страну».

Государь всегда чувствовал, что за любое решение, которое в Его царствование принимает правительство, отвечать – Ему. Поэтому вмешательство в управление посторонних и неизвестно как настроенных сил Он воспринимал болезненно. «Ответственность несу я и потому хочу быть свободным в своем выборе», – написал Он однажды (В письме супруге). И еще точнее: «Я никогда не смогу, видя то, что делается министрами не ко благу России, с ними соглашаться, утешаясь мыслью, что это не моя ответственность».

Для Государя введение конституции было не простым изменением порядка государственного управления, а концом Царской власти, которой Он дорожил не из честолюбия, а по своей искренней вере в насущную необходимость такой власти в нашей стране. Но в 1905 г. Он добровольно согласился на ограничение этой власти, как двенадцать лет спустя Он отдаст всю эту власть в руки либералов. Государь не раз говорил, что не цепляется за самодержавную власть, с радостью откажется от нее, если это будет нужно России, но будет поддерживать самодержавие, пока оно необходимо для ее блага.

Итак, манифест подписан. «Хотя теперь я получаю массу самых трогательных заявлений благодарности и чувств, положение все еще серьезное. Люди сделались совсем сумасшедшими, многие от радости, другие от недовольства, – писал Государь матери. – Власти на местах тоже не знают, как им применять новые правила – ничего еще не выработано, все на честном слове.

[…] необходимо поддерживать порядок в городах, где происходят двоякого рода демонстрации – сочувственные и враждебные, и между ними происходят кровавые столкновения. Мы находимся в полной революции при дезорганизации всего управления страною; в том главная опасность».

После этих тревожных строк поразительно звучит признание Государя, сделанное далее в том же письме:

«Но милосердный Бог нам поможет; я чувствую в себе Его поддержку, какую-то силу, которая меня подбадривает и не дает пасть духом!».

Это свидетельство Государя о своем душевном состоянии очень примечательно. Оно показывает, что совесть Его оставалась спокойной, несмотря на «измену» исторически сложившимся принципам самодержавной власти. Была сохранена Россия, и это, пожалуй, было самое главное.

Отныне Император Николай II был вовлечен в новую борьбу. «…я отлично понимаю, что создаю не помощника, а врага», – сказал Он графу Витте. Предстоял долгий путь. В результате учреждения Государственной Думы Его Царское служение оказалось у всех на виду. Это было последнее предупреждение для русского общества, которое еще могло бы осознать ценность такого служения и прекратить свою борьбу против самоотверженного подвига русских Царей. Но общество было занято только собой.