В единоличном ведении Монарха оставалось военное законодательство (ст. 96-97), церковное управление (ст. 65, 68) и учреждение императорской фамилии (ст. 21, 175).

В области общего законодательства Монарх был вправе единолично проводить какие-либо экстренные меры в период перерыва занятий законодательных учреждений (ст. 87) и осуществлять призыв новобранцев, если соответствующий законопроект не успеет пройти все инстанции к 1 мая очередного года (ст. 119). Однако это были очень условные права, поскольку в первом случае закон все равно подлежал внесению в Г. Думу, а во втором число новобранцев не могло превышать назначенное в предшествующем году. Однажды Кутлер назвал ст. 119 «аномалией», «уродливым явлением нашей конституции». Те же комплименты можно было отнести и к ст. 87. Эти статьи – лишь атавизмы, не имеющие большого значения, если, конечно, ими не злоупотреблять.

Новые Основные законы так разнились по духу, точности и юридической грамотности со старыми, что поначалу, прочитав проект в газете «Речь», «Московские ведомости» заподозрили «громадную мистификацию». П. Н. Милюков дал Основным Законам убийственную характеристику: «Лучшее в них есть только ухудшение худшей части худших европейских конституций», Горемыкин говорил о «какой-то пародии на западноевропейский парламентаризм», Шванебах острил: «Соната, написанная для скрипки Страдивариуса, положена на балалайку», а Л. А. Тихомиров писал: «это не конституция, а просто неразбериха, при которой никакое правление невозможно».

С учреждением Г. Думы законодательная система Российской Империи стала двухпалатной. Cт. 106 Зак. Осн. провозгласила равноправие обеих палат. За Монархом в законодательной области оставалось лишь право вето, причем его можно было применить лишь после утверждения законопроекта обеими палатами. Система, состоящая из равноправных палат и бесправного Монарха, была обречена на равновесие в механическом смысле слова: силы компенсировали друг друга, составляя в сумме ноль. Рано или поздно кому-то из них следовало уступить, то есть неизбежно было либо возвращение к прежнему типу монархии, либо отмена монархии как таковой.

Как справа, так и слева раздавались призывы дать преимущество одной из палат. Левые видели в Г. Совете «намордник на народное представительство», «тормоз для реформаторского законодательства» и «препятствие на пути превращения России в современное конституционное государство», порой прямо предлагая упразднить верхнюю палату. С другой стороны не кто иной как сам Государь считал «полной бессмыслицей» статью Учреждения Г. Думы о том, что законопроект считается отклоненным, если она не примет поправок Г. Совета».

При рассмотрении проекта Учр. Г. Совета кн. Оболенский и Кутлер, к которым примкнул и гр. Витте, предложили лишить Г. Совет права вето: если нижняя палата принимает законопроект, а верхняя отклоняет, то первой достаточно собрать две трети голосов, чтобы, минуя вторую, передать дело на усмотрение Монарха. «…ибо нельзя же допустить, чтобы все остановилось в стране из-за взаимных счетов двух враждующих палат». Однако эта поправка не получила утверждения.

Наконец, самым простым и радикальным путем разбалансировки законодательной системы было ее возвращение к состоянию на 17 октября 1905 г. Для этого «Московские ведомости» предложили следующую поправку к ст. 7 Зак. Осн. «Власть законодательная во всем объеме принадлежит Государю Императору и осуществляется при законосоставлении либо обычным порядком, либо чрезвычайным, т.е. непосредственным действием верховной власти. В обычном порядке законосоставления Государь Император осузествляет законодательную власть с участием Гос.Совета и Гос.Думы. Законы, изданные в порядке чрезвычайном, объявляются Высочайшим повелением». Кроме того, правые настаивали на том, чтобы мнение меньшинства доводилось до сведения Верховной власти наравне с мнением большинства.