Продолжался политический террор, жертвами которого становились как высшие чины, так и нижние. В подполье действовало революционное правительство, выносившее смертные приговоры всем агентам власти, проявлявшим твердость. Порой преступники так и объявляли, что приводят в исполнение смертный приговор. Так было при убийстве начальника московской сыскной полиции А. И. Войлошникова (декабрь 1905 г.), когда банда ворвалась в его квартиру, объявила о приговоре, предложила проститься с семьей, вывела на улицу и расстреляла. Точно так же убийцы начальника Варшавской конвойной команды подполк. Д. Г. Яковлева (30.VIII.1906), совершив свое преступление, сообщили по телефону супруге покойного, что над ее мужем приведен в исполнение смертный приговор.

«Все вы помните, – говорил Марков 2, – что … в те времена шайки "интеллигентных" молодых людей в черных рубашках и кожаных поясах входили в квартиры мирных граждан, вызывали хозяина, иногда даже хозяйку, сообщали, что им предстоит расстрел, и немедленно тут же в присутствии детей, в присутствии семьи, а более мягкосердечные, выводя несчастную жертву на улицу, расстреливали под забором».

Создалось, таким образом, второе правительство, с которым первое, законное, боролось из рук вон плохо, впадая прямо в попустительство.

Не прекращались так называемые экспроприации – политические грабежи. «В банки и банкирские конторы можно идти только с опасностью для жизни, так как, того и гляди, в них возникнет перестрелка. Почтовые переводы и всякая пересылка денег и драгоценностей сопряжены с величайшим риском, и скоро, кажется, между Москвой и Петербургом большие ценности будут пересылаться с такими же оказиями, состоящими из роты солдат и пушки, как это было в Ермоловское время на Кавказе…».

На городских улицах толпы требовали освобождения политических заключенных. Спустя четыре дня после исторического манифеста (21.X) впервые в русской истории была объявлена политическая амнистия. Вернувшиеся из ссылок и тюрем пополнили ряды революционеров.

Простой люд, конечно, не мог уразуметь смысла манифеста 17 октября. «Один извозчик стал как-то особенно громко ругаться при публике трехэтажными словами и оправдывался тем, что, мол, сам государь дал теперь "свободу слова". О свободе печати говорили, что теперь, значит, волостные правления не будут больше прикладывать своей печати на паспортах и, следовательно, не будет и сбора с паспортов». Но царские манифесты народу всегда толковали «разные смутьяны из агитаторов или всевозможные проходимцы с большой дороги». Так случилось и с актом 17 октября. Манифест дал толчок к новому потоку агитации. «Гастролеры-агитаторы» подстрекали на беспорядки именем Монарха, подчас прямо уверяя народ, будто помещичья земля отныне передана в его руки. Фельдшеры, сельские учителя, ветеринары стали распространять слухи, будто в январе Государь издал право грабить частных землевладельцев и завладевать их землями. В Саратове после 17 октября ходили слухи, «что дана свобода три дня грабить». Случалось, что для убедительности революционеры облачались в ленты и мундиры, печатали подложные царские манифесты, «с гербовыми орлами и прочими императорскими атрибутами», где от лица Государя приказывалось грабить помещиков. По неграмотности крестьяне принимали агитаторов за царских посланцев.

Ввиду бездействия администрации население было вынуждено обороняться самостоятельно. В городах происходили столкновения между революционерами и монархистами. В уездах землевладельцы нанимали на собственный счет стражу и обзавелись оружием. В черте оседлости, а отчасти и за ее пределами, начались еврейские погромы. Консерваторы видели в них ответ населения на «жидовский бунт». В Екатеринославе погромщики говорили: «Это тебе за гроб Императора».