– Вальку позови!

Ресторан отзывается невнятным вопросом. Женщина раздражённо кричит:

– Где-где! На звезде! На кухне посмотри, она вроде там с утра ошивалась.

Женщина оборачивается к нам, презрительно оглядывает наши бидоны, дедовы хромовые сапоги с заправленными внутрь брюками. Наткнувшись на дедов взгляд, женщина опускает глаза, поправляет причёску. Пожимая плечами, виновато поясняет:

– Откуда я знаю, где? Мне некогда по ресторану шляться.

Дверь подсобки открывается, и я задыхаюсь от счастья. Из двери, снимая на ходу клеёнчатый фартук, торопливо выходит, почти выбегает – мама. Она подхватывает меня на руки, прижимается ко мне губами. Лицо её мокро от слёз. Я тоже начинаю реветь, «разинув рот корытом», как дразнит меня бабушка. Радость бестолково мешается с обидой. Почему дед сразу не сказал мне, что мы пойдём к маме? Зачем мы столько времени заходили в чужие квартиры, почему не пришли прямо сюда?

Мама сажает меня на колени. Всхлипывая, я крепко вцепляюсь в её коричневый свитер с чёрными квадратиками. Мама шепчет мне на ухо, гладит мои волосы. Её пальцы неровной дрожью ходят по моей голове. Дед замечает эту дрожь, синие глаза мрачно темнеют. Он что-то тихо спрашивает у мамы. Она притворно обижается, говорит, что деду «показалось». Мне почему-то становится страшно от чужого, не маминого голоса. Что – «показалось»? Я поднимаю голову, смотрю в любимое лицо. Смугло-румяная, гладкая кожа провисла под глазами мягкими мешочками. Я трогаю их пальцем. Мама отворачивается, глаза наливаются холодным слёзным блеском… Вдруг, засуетившись, она говорит, что пора бежать, что работа не ждёт. Крепко прижимает меня к себе, мой нос больно упирается в тонкую косточку под её шеей. Мама торопливо, отрывисто целует меня на прощание, обещает обязательно приехать «на выходные». Дед протягивает ей рублёвую пачку из наружного кармана. Мама, не глядя ему в глаза, благодарит и быстро скрывается за дверью подсобки. Я застываю, как будто кто-то, кто водит в невидимой жестокой игре, скомандовал мне: «Замри!»

Красивая женщина за стойкой шумно вздыхает, говорит деду:

– Зря вы ей все деньги сразу отдали… Опять завтра бюллетенить будет.

Дед не отвечает, тяжело вскидывает пустые бидоны на плечо. Берёт меня за руку и выводит на улицу. Здесь моё оцепенение проходит, я начинаю кричать, рваться обратно, в «Кафетерий». Прохожие подозрительно оглядываются на человека с бидонами, который пытается удержать на руках отчаянно плачущего ребёнка. Дед торопливо уносит меня с площади в городской сквер с чёрным мраморным памятником посредине. Умывает в фонтане с большим круглым бассейном.

Возле тихо журчащего фонтана я понемногу успокаиваюсь. Но «отмереть» полностью мне так и не удаётся. Что-то, чему я пока не знаю названия, застывает в душе слежавшимся грязным снегом, который не разбить никакими весёлыми ботинками.

Дед ничего мне не говорит, но я знаю, что он всё понимает. Я ерзаю по парапету бассейна, прижимаюсь к колючему дедову полупальто с высокими боковыми карманами. Мы молча смотрим на фонтан, который рассыпается по кругу нескончаемым праздничным салютом…

Вдруг дед вглядывается во что-то сквозь летящую воду, губы его растягиваются в улыбку. Вслед за дедом я замечаю на площади бабку Настю Кузнецову, выходящую из пригородного автобуса. Она крепко держит в руках большую, потёртую клеёнчатую сумку с ручками, замотанными синей изолентой. Удивлённо оглядев пустую площадь, Настя трусцой направляется к угловому желтому зданию с вывеской «Сберкасса». Дед, усмехаясь, подхватывает бидоны, и мы спешим в противоположную сторону.