…Зря бабушка говорила, что я буду деду мешать: до автобусной остановки мы добираемся раньше всех. Центральная площадь посёлка ещё безлюдна. На столбе, к которому прибита жестяная табличка с расписанием автобуса, сам с собой бодро беседует громкоговоритель. Под столбом, подняв усатую морду, сидит лохматая собака, внимательно слушает «Пионерскую зорьку». На деревянном магазине с высоким, как у терема, крыльцом, ещё висит замок. Но двери рабочей столовой уже открылись. Взглянув на часы, дед ведёт меня к этим дверям.

В столовой улыбающаяся полная буфетчица протягивает нам два тонких стакана с рядами красных ободков. Поддевает открывашкой зубчатую бутылочную крышку, та с молодецким чмоканьем отлетает в сторону. В чистой прохладе столовой разливается чудесный аромат «Дюшеса». Я пью газировку маленькими глотками, чтобы в нос не забирались колкие пузырьки. И не могу оторвать глаз от лакомства, выставленного на витрине. Разноцветные кубики, горкой лежащие на тарелке, называются непонятным словом «винегрет».

У нас дома всегда есть запасы любых продуктов, которые только может дать толковое домашнее хозяйство. Но винегрет у нас готовят только раз в году, когда из Сибири приезжает погостить дядя Матвей, самый старший сын бабушки и дедушки, со своей женой Лидией. Сняв широкополую шляпу и удивительную юбку с пуговицами спереди, Лида переодевается в широкие цветные штаны и коротенькую блузку. Она долго перебирает домашние заготовки брезгливыми тонкими пальцами с длинными малиновыми ногтями. Тщательно отобранные продукты Лида безжалостно крошит широким ножом. Получается цветной винегрет, который дед неуважительно называет «силосом».

Пока я размышляю, как выпросить у деда порцию «силоса», с площади доносится прерывистый автомобильный гудок. Водитель автобуса собирает всех, кому пора ехать в город.

…Гулкие городские подъезды пахнут вчерашним супом. Кнопки квартирных звонков отзываются сварливыми голосами. Хозяйки подставляют стеклянные банки, удивляются тому, как легко дед поднимает тяжёлые бидоны, чтобы перелить молоко. Дедов баритон густо бьётся о стены подъезда, выкрашенные тёмной масляной краской. Хозяйки суют мне одинаковые конфеты, предлагают погладить тонко тявкающих, как будто игрушечных, собачек. Любопытство покалывает меня, как травинка за шиворотом, не даёт устоять на месте. Несмотря на вчерашние строгие бабушкины запреты, я заглядываю вглубь квартир. Стены комнат тесно уставлены мебелью. Городское жильё оказывается таким же игрушечным, как и охраняющие его собачки. Мне кажется, что городские люди договорились притворяться, что они живут в настоящих домах.

Квартиры, хозяйки и собачки так похожи друг на друга, что быстро мне надоедают. Я встаю на цыпочки, украдкой заглядываю в бидоны: жду, когда закончится молоко.

Наконец, бидоны пустеют. Но на автобусную станцию мы, почему-то, не торопимся. Хитрый дедов прищур обещает мне что-то очень интересное. Дед пересчитывает пачку белёсых рублей, делит её пополам. Половину убирает во внутренний карман, а половину – в наружный.

По аллее из дымно зеленеющих акаций мы идём к двухэтажному зданию на площади, которое оказывается городским рестораном. Над большими окнами я с трудом разбираю название – причудливую вывеску из тусклых неоновых трубок. Под ней глухо заперты тяжёлые двери. Дед направляется к боковому входу, на котором белеет трафаретная надпись: «Кафетерий».

Женщина, стоящая за стойкой кафетерия, очень красива. Жёлтые волосы волной лежат по плечам, вокруг светлых глаз аккуратно нарисованы чёрные линии, к тугому вырезу платья пристёгнута тяжёлая сверкающая брошка. Женщина похожа на подмигивающих красавиц с наклеек, которые Мишка Самойлов привёз после армейской службы в Германии. Едва взглянув на нас, женщина, в ответ на дедову просьбу, громко говорит кому-то внутрь ресторана: