Час спустя, когда поселок снова погрузился в сон, а до того момента, когда усталые после беспокойной ночи люди начнут просыпаться, чтобы выйти в море на промысел, оставалось еще достаточно времени, три тени бесшумно преодолели десять метров, отделявших дом Пердомо от моря, и тихо поплыли, толкая перед собой грубо связанный из кусков пробкового дерева и пустых бутылок плотик.

Разглядеть их было невозможно, как ты ни старайся, как ни напрягай глаза. Ущербный месяц был едва ли не тоньше ниточки и терялся среди тысяч ярко сиявших на ночном небе звезд, поэтому уже в пяти шагах никого не было видно.

Даже беглецам стоило немалого труда разглядеть силуэт «Исла-де-Лобос», стоящего на рейде примерно в трехстах метрах от берега. Оказавшись в проливе Бокайна, они обязательно бы промахнулись, если бы Айза не услышала голос деда Езекиеля, зовущего ее с подветренной стороны.

– Туда, – тихо произнесла она, медленно поворачивая, и через пять минут все уже были на борту баркаса, дрожа и стуча зубами.

– Вытрави конец бакена и позволь лодке идти самой! – приказал Абелай Пердомо, почти прижавшись губами к уху сына. – Накатом волны нас отнесет в пролив, и через полчаса мы можем без страха поставить паруса. Тогда пусть нас видят. Вытрись и спустись за фоками, – велел он дочере. – Будет лучше, если станем держать несколько парусов наготове.

Марадентро хорошо знали море и свой баркас. Спустя пятнадцать минут лодка, подгоняемая ветром, который начал дуть, пробуждая ото сна море, баркасы и рыбаков, находящихся в своих постелях, взяла курс на мерцающий мягким светом маяк острова Исла-де-Лобос.

Баркас в чьем скрипе можно было при желании различить едва уловимый шепот, разрезал волну, наслаждаясь упругостью парусов, натянутых на его старых мачтах. Уже и сосчитать было нельзя, сколько раз он бороздил пролив Бокайна, и теперь он весело, словно доброго друга, приветствовал каждую подводную скалу, а та эхом отвечала ему, будто рассказывала о делах старых знакомых.

Ни один даже очень слабый огонек не светился на палубе, и «Исла-де-Лобос» походил на призрак, темной ночью поднявшийся из морской пучины. Перед его форштевнем таинственно сияла вода – это светился поднявшийся к самой поверхности планктон. Однако человеку несведущему могло показаться, что это звезды отражаются в морской глади, а нос баркаса, разрезающий волны, разбивает эти отражения на миллионы крошечных осколков.

Айза Пердомо прислонилась к борту и, изредка посматривая на мужчин, старалась не упустить из виду мерцающую точку на вершине маяка. Внезапно она ощутила присутствие рядом с собой человека, которого всегда очень любила и которого считала близким себе по духу. Она поняла, что это дед Езекиель плыл вместе с ними, хотя на этот раз он не был так беззаботен и весел, как в другие ночи.

Она оглянулась, но не увидела деда, и это очень ее удивило, ибо с детских лет она твердо усвоила, что ушедшие в мир иной никогда не предстанут перед ней в часы бодрствования. Они являются лишь в моменты, предшествующие снам, когда трудно бывает определить границы между действительностью и фантазией.

Только под утро, когда она вот-вот должна была открыть глаза, однако все еще находилась в объятиях дремы, набежавший ветерок рассказывал ей о том, с какой силой собирается дуть на сей раз, а дед говорил, придут ли к берегам острова тунец, макрель или сельдь и где именно следует их ловить.

Но сейчас она знала, что, хотя дед Езекиель и не произнес ни слова и даже не предстал перед нею, он находится рядом и, случись такая необходимость, подправит руль, ибо никто лучше него не знает особенности течения и изгибы пролива.