– Ты серьезно? – изумилась Лана. – Первый раз слышу, что живопись может повлиять на отношение к женщине.

– Еще как может! – уверил ее Никита. – Импрессионисты первые покончили с холодом античных богинь и классической симметрией в изображении женского лица. Вот посмотри, например, на эту «Обнаженную» Ренуара. Раньше, изображая женское тело, художники и думать не смели о том, чтобы использовать синий и зеленый цвета. Критики даже называли эту картину изображением большого куска мяса. И где теперь эти критики, и где Ренуар?.. А вот посмотри на этот портрет актрисы Жанны Самари. Готов поспорить, что художник получил в свое время хороший нагоняй от оригинала за столь вольное обращение с ее лицом. Заметь, он полностью пренебрег точностью пропорций и правильностью глаз! Вряд ли ему удалось объяснить столь симпатичной модели, что тем самым он передает неуловимое женское обаяние.

– А разве другие художники женщин не рисовали? – заинтересованно спросила Лана.

– К сожалению, все прекрасное в живописи на импрессионистах и закончилось, – безапелляционно заявил Самолетов. – Дальнейшие попытки изобразить женское тело при помощи двух квадратов и трех треугольников имеют отдаленное отношение к эстетическому восприятию телесной красоты. Придумав правила игры для живописи, художественная богема замкнулась сама на себе, видимо, смертельно обидевшись на мир за изобретение фотографии и кинематографа, что лишило живопись единоличного права на отображение окружающего мира.

– Как интересно ты рассказываешь! Ты, наверное, в детстве хотел стать художником?

– В детстве я мечтал стать пожарником. Хотя рисовал очень неплохо и ходил в художественную школу. Мои картины даже брали на детские выставки. Однако во мне никогда не было божьей искры настоящего живописца, зато я был отличным копиистом. Я смотрел, как рисуют мои товарищи и, используя их приемы, несколько модифицируя и развивая их, создавал свои произведения.

– По-моему, все художники так учатся рисовать.

– Все! Но гениями становятся единицы. Когда я понял, что гения из меня не получится, а с другим положением я смириться не мог, то бросил рисовать навсегда.

– Как же ты это понял?

– А-а, длинная история.

– Расскажи, ну пожалуйста! – по-женски настойчиво попросила Лана.

– Ну хорошо, слушай. Это было в пионерском лагере, – начал рассказ Самолетов. – Меня, как лучшего рисовальщика, выбрали редактором стенгазеты, а в помощники дали одного мальчика из нашего отряда. Когда он показал свои рисунки пионервожатым, они долго смеялись над его непонятной мазней. Однако когда я увидел эти рисунки, то сразу понял, насколько это неординарно.

Главным событием этого лета был фестиваль молодежи и студентов на Кубе, и, естественно, к нему было приурочено много мероприятий. Одним из них был конкурс рисунка на асфальте.

Я долго думал, как бы мне отличиться, но ничего в голову не шло. Неожиданно я вспомнил, что в пионерской комнате лежит подшивка «Пионерской правды», и не далее как вчера, просматривая ее, я видел там неплохие рисунки на тему фестиваля. Я незаметно пробрался туда, быстро просмотрел подшивку, нашел два самых удачных рисунка и вырвал их из газеты. После этого мне оставалось лишь спрятать клочки газеты в кулаке, чтобы, подглядывая в рисунки, точно воспроизвести их на асфальте. Что-что, а уж копировать я умел!

За отведенное время, когда другие дети еле-еле успели закончить по одному рисунку, я заполнил два квадрата великолепными работами профессиональных карикатуристов. Нетрудно догадаться, что жюри просто ахнуло от восторга. Мой помощник по стенгазете чуть не плакал от отчаяния: то, что он изобразил, было оригинально, но никак не могло соперничать с отточенностью, остроумием, а главное, идеологической выдержанностью газетных публикаций.