– Хорошо, оформи ему пропуск. У нас по Матырскому, – Чесноков перевел разговор на другую тему, – слабовато с информацией.

– Владимир Иванович торопит события, делом занимались очень мало, не прошёл срок, чтобы анализировать, – вмешался Вяземский. Он обхватил кружку с чаем двумя руками, как бы боясь её выронить.

На столике лежали фотографии с похорон полковника Васютина.

Колобов, поглядев на них, ткнул пальцем на одну из них, где был запечатлен один офицер милиции в форме подполковника.

– О, в деле на Матырском фигурируют наркотики, возможно, он может что-то прояснить, начальник отдела по борьбе с наркотиками – Крючков.

Чесноков сделал запись в своем блокноте.

Их диалог прервал стук в дверь. Все обернулись. В распахнутом дверном проеме появился Маликов.

– К вам можно?

Он пытался быть серьёзным, но глаза выдавали радость на душе и лицо ребёнка, наевшегося пирожного.

– О! Гулящий, заходи. Ну, хвались.

– А чем хвалиться?

– Можешь и не рассказывать, и так всё на лице написано.

До самого вечера продолжалась их бурная беседа. Отживевший Вяземский активнее всех хохмил по поводу ночных приключений. До самого позднего вечера из комнаты раздавался добрый смех, из которого выделялся бас Чеснокова.

Он уже не помнил, какой день он, по собственной воле, заперт в стенах этой квартиры, и уже не понимал, глядя на окно, день сейчас или ночь. Он разговаривал с голосами, приходившими из стен, кричал им, думал, что они не слышат, и иногда не веря, что они его слышат, он писал им на стенах. Чтобы его видели громче, он писал кровью.

Он не любил чеченцев, хотя трудно сказать, кого он вообще мог любить. И он уже не помнит, что его так разозлило, что он решил пристрелить одного из них. Он запутался, который из голосов приказал добивать своих и почему он чувствовал огромное удовольствие, умываясь чужой кровью. Но варварские оргазмы сошли на нет, а удовольствие сменилось кошмарами, не отпускающими его ни на минуту. Всё из-за этой проклятой кассеты, где из синеватого сияния телевизора явилась та самая девушка, еще почти ребенок. Кассета, где он с глазами беса насилует её, а потом пьёт кровь, как вампир, из перерезанного горла, получая нечеловеческие удовольствия. Он бил эту кассету кулаками, разбивая корпус и оставляя на пальцах страшные раны, он пытался съесть расползающуюся по всей комнате ленту, и чуть не подавился. Увидев своё отражение в зеркале в ванной комнате, он написал кровью послание своему отражению: «ПАСКУДА» – выводил он изрезанными пальцами. Эта запись была последним криком, что он оставил в этой жизни.

«ББ».

Когда бурлила кровь и

Стены были не стены,

Рвало, тошнило от слёз,

Со скрипом лопнули вены.

Когда Рената Кабулина вызвали к следователю из камеры следственного изолятора, он пришёл в досадную растерянность. Вместо следователя он увидел того самого ненавистного полковника, по вине которого он здесь оказался, и из-за которого во рту у него были вставлены спицы, стягивающие перелом челюсти. Когда конвой оставил их одних, он ненавидящим взглядом смотрел на полковника, который невозмутимо, с присущей ему суровостью, просматривал лежащую на столе папку.

– Ну что, Ренат Сергеевич, обвинение достаточно серьёзное в вашем деле, – он кивнул головой на папку, при этом выдерживая большую паузу, которая подавляюще действовала на Кабулина. – Учитывая специфику работы нашего следствия, загруженность судов, большое число свидетелей, я, как человек давно работающий в органах, с большой уверенностью могу сказать, что срок пребывания вас под следствием будет долгим. И с таким обвинением на подписку о не выезде рассчитывать не стоит.