Пелагея уронила рубаху в жижу и собралась вопить, но голос не послушался – вырвались невнятные хрипы. Она хотела бежать домой, прочь от проклятой реки, но ноги вязли в грязи. Тут и рука очнулась: в нее ворвалась боль, запульсировала, загорелась. Пелагея упала на колени в жижу и зарыдала.

Голос вернулся, и на него прибежал казак. «Что случилось, бабонька?» – спросил он, поднимая Пелагею. «Утопленник вылез из реки и откусил мне пальцы, будь проклят Карасун!» – рыдала она, показывая то место, где стирала. Казак вытащил пику и ударил в реку так, будто она была живой. Под водой что-то лязгнуло.

В тот же день, суеверно крестясь, екатеринодарцы вытащили из реки покойника – утонувшего казака прямо на коне и с пикой в руках, о которую и отхватила два пальца Пелагея. Глаза его были выпучены, а щеки на раздувшемся сером лице объели рыбы.

Это случилось полвека назад. Но утопленники не были новостью для реки Карасун. Здесь захлебывались самоубийцы, сюда падали и тонули неосторожные рыбаки или пьяницы одинокой ночью, в мутные воды сбрасывали жертв разбойники. Покойники населяли дно проклятого места.

Только три года назад, в 1910-м, реку засыпали и устроили на ней улицу, по которой гастролирующая труппа актеров направлялась теперь от вокзала в Городской сад Екатеринодара. Южный город уже накрыла ночь. Луна через пару дней обещала стать полной и светила ярко. Шурочка жадно вдыхала теплый пахучий воздух после нескольких суток в душном вагоне третьего класса. Но зловещая история о засыпанной реке Карасун, которую рассказала Калерия, неприятно тревожила ее. Хотелось добраться до гостиницы без волнений и приключений.

– Думаете, покойников засыпали, и они успокоились? Как же! Еще больше разозлились! А мы по ихним головам сейчас едем, – продолжала подзуживать Калерия.

– Я не верю в такие сказки. С чего ты это взяла? – нетвердо возразила Шурочка.

Она так и не определилась, имеет Калерия отношение к сверхъестественным силам или нет. Стыдилась признаться даже себе, что боится эту худую женщину: та вполне могла оказаться настоящим медиумом. Но обсуждать это с другими членами труппы неловко – сочтут наивной.

– А вы знали, что Калерия родилась в Екатеринодаре? Она тут каждое привидение по имени знает, – улыбнулся Григорий Павлович.

– А почему уехала? Кубанские баре для тебя бедноваты? – спросил Матюша.

Калерия не удостоила его ответом. Только прищурилась и раздула ноздри.

– Матюшка, да не завидуй ты этим барам! Молодой ишо, заработаешь и на такую вертушку, как наша Калерия, – улыбнулась Тамара Аркадьевна.

– Куда уж мне, – буркнул он.

Екатеринодар был только первым пунктом большого гастрольного маршрута, а Шурочка уже люто ненавидела каждого из пятерых своих коллег. Тамара Аркадьевна устраивала скандал даже в очереди из двух человек, чтобы пролезть вперед. Всегда забирала самое большое и красивое яблоко из общей корзинки. Звучно всасывала из стакана чай до дна вместе с чаинками.

Калерия оказалась одной из тех невыносимых женщин, которая нравилась всем мужчинам без исключения. Даже отъявленный донжуан через полчаса общения с ней готов был бежать на другой конец города ради спелой черешни.

Матюша гордился тем, что мать его была самой широкой женщиной в деревне, и под ней даже сломался однажды хребет кобылы. Еще чрезвычайно раздражал Шурочку лексиконом, включающим в себя слова вроде «ездеют», «кажись» и «слуш». Он оказался никаким не газетчиком, а обыкновенным актеришкой и компенсировал слабость способностей, стараясь по-лакейски прислуживать антрепренеру. После истории с вазой у него не осталось даже крошечного шрама, что тоже доказывало – тот скандал на спиритическом сеансе он подстроил.