Пришли… Возы на месте, над тлеющим костром – горячий чайник, а коней и Джуматая нет. Глянули на степь, поднимавшуюся на горизонте низкими увалами – и вот картинка! По ярко-зеленому полю молодой пшеницы мечется пятерка лошадей, за которой гоняются две фигурки конников. Начальник схватился за бинокль и ахнул: – Это же наши кони! Крестьяне гонят их в поселок!

Вскоре, звеня и лязгая путами, подскакала наша бойкая пятерка, а следом – пара верховых.

– Что же это такое господа-товарищи! Как же это получается! Где же видано коней пускать в пшеницу! – кричали разъяренные поселяне. – Сколько хлеба потравили!.. Страсть! Хлеб вить трудовой! Жалованья нам не платят!

Кричали поселяне, кричал начальник, кричал красный, мокрый Джуматай, который приплелся следом.

– Это все Игреня! – оправдывался Джуматай. – Мы телега караулим, лошадь караулим, шай варим… Смотрим – нет лошадь! Куда пошел, язви его! Смотрим, Игреня пшеницам ходит, пирод ходит! А все конь задом ходит! Ай шшай-тан, паршивый шорт!

Потом Джуматай признался мне, что он «мало-мало» спал под телегой, а когда заметил лошадей в пшенице, было уже поздно – из поселка мчались верховые.

Поселяне расходились: требовали уплаты 25 рублей, грозили понятыми, задержкой лошадей, судом.

Время шло… Начальник не давал 25 рублей – да и за что давать!.. – грозил жаловаться на самоуправство, на задержку важной экспедиции, показывал мандат.

Меня вдруг осенило…

– Знаете что, землячки? Давайте сперва чайку попьем! Потому, как вы умаялись, гоняючись за конями, да и мы с утра ничего не ели, а тут еще на вашей же дороге… гляньте, – указал я на осевший воз, – несчастье получилось. Десятку уплатили вашему Семену – за что? Давайте слазьте!.. Чай у нас первый сорт – кирпичный, опять же калачи, сахар, масло… Живее, Джуматай!..

Сначала земляки упирались. Но, заметив на возу красногвардейскую шинель и дуло карабина, выглядывавшее из-под сиденья, стали мяться, а когда Джуматай, разостлав брезент, поставил чайник, насыпал сахару и положил три свежих румяных калача, слезли с коней. Трудно было устоять против сахара и чая, самого дефицитного теперь товара во всей республике.

За чаем земляки отмякли; оказались в самом деле земляками – выходцами из той же, что и я, Виленской губернии. С 25 рублей они спустили до 10 и даже помогли поставить ось и увязать возы. При расставании просили непременно завернуть в поселок в гости, когда поедем обратно в Павлодар.

На заходе солнца тронулись в дальнейший путь, захватив с собой на топливо обломки старой оси. Решили наверстать потерянное время и ехать, пока не устанут кони, хоть бы и до утра.

За увалом развернулась безграничная, пустынная зеленовато-серая равнина, оживленная извилинами тракта, по которому катили наши две подводы, и бежавшими вдоль тракта телеграфными столбами. И ни живой души кругом, кроме черного большого хищника, вероятно, коршуна, тяжело перелетавшего с переднего столба на дальний, по мере того как подводы подвигались. И никаких звуков, кроме топота коней, гортанных выкриков Джуматая, подбадривавшего тройку, да заунывного гудения проволоки. Передо мной открылась степь, которая подавляла своим простором и безмолвием. Я глядел на нее широко открытыми глазами и думал, какой тесный, душный мир остался позади.

А между тем свежело… Я стащил промокшие ботинки, завернул ноги в кошму, застегнул шинель и, закурив трубку, стал глядеть, как за темный край глухой степи спускался большой оранжево-красноватый диск. Монотонно-переливчатое гуденье проволоки становилось заунывнее и громче. Какие-то странные, неопределенной формы существа, вероятно, земляные зайцы, беззвучно прыгали около телеги, бросаясь под колеса, под ноги лошадей.