Перебрались к Тагалинскому массиву. На разведке остались одни забойщики да пароконная подвода на всякий случай.

Стоим у прекрасного ключа на северо-восточной окраине Кызылджальской гранит-порфировой гряды. Съемку ведем пешком, потому что за неделю верховых маршрутов разбередились ссадины у коней.

Вчера начальник дал мне самостоятельный маршрут на 30 верст, который оказался интересным совсем не в геологическом отношении. Мне посчастливилось наткнуться на воровскую башню, убить орла и найти загадочный патрон с полустертой английской надписью, о чем расскажу потом.

Заканчиваем съемку юго-восточной окраины Тагалин-ского массива и, слава Богу, второй день не видим ослепительного солнца и отдыхаем от изнурительной жары. Но небу ходят тяжелые синие тучи, которые задевают вершины гор и даже спускаются на склоны. Видневшийся вчера на севере пик Сарджала совсем исчез.

Прохладно, перепадают редкие дожди.

Сегодня утром перевалили через Тагалы на север, и, когда спускались в бассейн Джаксы Сарысу – «Хорошей Сарысу», выглянуло солнце. К полудню небо совсем очистилось, и перед нами развернулась шириной в 10 верст мелкогорная депрессия, сложенная сплошь гранитами. И вот мы пересекаем эту розовато-серую каменистую ложбину, всю в белесовато-желтых пасмах щетинистого ковыля.

Ведём маршрут на север, подтягиваясь к Асанбеку. Баймуханов и Джуматай в телеге, а мы с начальником – опять в седле. Я разглядываю окрестности, прислушиваясь к шуршанью под колесом дресвы гранитов – характерному мягкому шуршанью, которое я уже научился отличать от жесткого сухого хруста порфировой дресвы.

Мы двигаемся вверх по речке, поросшей тальником. Вода отражает безоблачное голубое небо. Она вкусна и так прозрачна, что на метровой глубине видна порфировая галька. Бледно-зеленая лента низкорослых кустиков бежит к зубчатому гранитному хребту, путаясь в мелкосопочнике. Поблёскивают зеркала тихих плесов, окруженные пышными метелками камыша.

Пейзаж похож на акварель – так нежны краски неба, камня, травы, кустов и так мягки переходы одной в другую.

Вот и подножие хребта. Какой резко подчёркнутый рельеф, какое причудливое нагромождение обточенных гранитных плит и какая тщательность в отделке камня! Можно подумать, что его вырезывал искусный скульптор, а не резец природы – выветривание. Перед нами – ощерившиеся зубцами гребни, сложенные из матрацевидных плит, из-за которых выглядывают колонны, башни, и кажется, что это средневековый замок, обнесенный рядами стен с бойницами. За гребнями крутая лестница уступов, зажатая между балюстрад и перил из даек гранит-порфира – лестница, покрытая темно-зеленым ковром арчи. Над лестницей ребристые усеченные и островерхие конуса и пирамиды, перемежаемые 5—10-метровыми столбами из караваеобразных глыб, неизвестно как удерживающихся друг на друге. И всё это пестрит прихотливой пещеристо-ячеистой резьбой, в которой мерещатся очертания неведомых зверей, чудовищ и непонятных знаков.

Когда поднялись к истокам речки, оставив за собой хребет и Джуматая с Баймухановым, увидели невдалеке пик Кос-Чеку, к которому и направились, чтобы поглядеть с вершины на северную границу Успенского района и подправить карту.

Восхождение на Кос-Чеку предстояло далеко нелегкое, и мы, покинув коней у подошвы, отправились пешком.

Хотя высота вершины оказалась по анероиду всего 350 метров над подножием, на подъём ушло более двух часов. Еще ни разу не приходилось одолевать таких крутых склонов – они доходили до 50—60° С.

Как я ни пыхтел, нагруженный рюкзаком с камнями, карабином и анероидом, все же начальник опередил меня. Когда, пошатываясь и обливаясь потом, я взобрался на вершину, он уже сидел на ней и строчил в клеенчатой тетради, поглядывая на панораму северного мелкогорья, исчерченного тенями. От Кос-Чеку тянулся высокий пузатый массив Бугалинских гор, похожий на слона или мастодонта. Назвали его так потому, что воображению казахов он рисовался «бугу» – маралом, или потому, что в старину сюда заходил марал.