– торговля миндаля – готовля журавля. Но очень скоро рифмы закончились, поэтому, к сожалению, ничего путного у него не вышло.

Оставшаяся часть дороги оказалась такой же идиллической, каким было и ее начало. Неторопливо прошагав милю-другую, мистер Макканн останавливался возле ручьев, чтобы понаблюдать за форелью в прудах, или любовался с высоты сухой каменной дамбы играми и прыжками новорожденных ягнят, выбивающих копытцами пыль из кустиков сухого болотного вереска. У одной разлапистой ели ему посчастливилось увидеть трех ополоумевших зайцев, бегающих кругами в подобии весеннего вальса. Щеки мистера Макканна разрумянило солнышко, и он буквально наслаждался пасторальной атмосферой, окружавшей его. Когда тени начали удлиняться, он прибыл в деревню Клонкай, где запланировал переночевать. Гостиница оказалась грязной, но ему посчастливилось отыскать вполне приличный пансион некоей вдовы, которая, если верить табличке над дверью, звалась «Миссис Кротки, чай и кофе», и которая была готова предложить ему ночлег. Там он сытно поужинал яичницей с ветчиной, попутно разглядывая прихотливую вышивку крестиком на стене напротив: «Добродетели Завета» – значилось на ней буквами с завитушками. Ровно в половине девятого мистер Макканн лег в постель и спал спокойно.

На следующее утро он проснулся в неуютном, изменившемся мире. Небо было серым и таким низким, что за грядками с капустой сразу начинались облака, сулящие дождь. К тому же было прохладно, поэтому он позавтракал не в саду, а возле камина. За завтраком вдова развлекала его рассказом о своих многочисленных родственниках, дальних и близких, которых оказалось такое количество, что у мистера Макканна создалось впечатление, будто клан Кротки, строго по библейскому завету, унаследовал всю землю. Диксон сочувственно выслушал этот пространный рассказ, поскольку ему хотелось подольше задержаться у огня – после вчерашнего резкого старта он чувствовал себя несколько одеревеневшим, но дух его был еще бодр.

Начало дороги вышло не совсем таким, каким он представлял его дома. Рюкзак казался ему тяжелее, ботинки неудобнее, а трубка все время гасла. Первые пару миль шли в гору, в левое ухо дул холодный ветер, а в ландшафте вокруг не удавалось найти никаких других оттенков, кроме серого и буро-коричневого. Мистер Макканн осознал, что его вчерашнее хорошее настроение сменилось унынием и мрачностью, встряхнулся и приказал себе выкинуть из головы все грустные мысли. Он глубоко вздохнул, потянулся и сказал себе, что такая облачность гораздо лучше, чем солнечный свет. Также он вспомнил, что в романах путешественники всегда боролись с дождем и встречным ветром. Вскоре мышцы его перестали ныть, в тело вернулась бодрость, а в душу покой.

Еще дальше по дороге он обогнал группу бродяг и заговорил с ними. Низшие классы всегда были ему симпатичны, хотя с их представителями мистер Макканн, за исключением городских нищих, почти не сталкивался. Он представлял себе бродяг кем-то вроде странствующих философов, готовых в любую минуту родить глубокомысленную сентенцию или меткое наблюдение в стиле авторов дорожных путеводителей. Но в этот раз ему попались какие-то другие, неправильные, бродяги, которые быстро разочаровали его. Это были красноносый мужчина с лицом хорька, женщина, загребающая при ходьбе ногами, и ребенок в коляске совершенно безумной конструкции. Разговор с ними вышел вовсе не философским и быстро перешел в перечисление свалившихся на них несчастий и жалобные просьбы о помощи. Избавление от этих попутчиков стоило мистеру Макканну полкроны.