В избу птичницы Рениты он зашёл с главного входа и, переступая порог, заметил рассыпанную на полу пепельного цвета смесь. Считалось, что прокалённая над храмовой свечкой соль пополам с золой отпугивает нечисть не хуже треугла Иллиатара. По стенам сеней, отделяющих хозяйскую избу от птичника, были развешаны чесночные гирлянды упырям на устрашение. Вилль постучал и тут же нахмурился – дверь в жилое помещение отворилась сама.

– Да в окно я тебя увидала и щеколду скинула! – засмеялась Ренита в ответ на укоризненно приподнятую бровь капитана. – Карсы-то ночью охотятся, а от нечистых – вон! Оно убережёт!

Вдоль порога вытянулись двурядной нитью серебряные полушки. Эльф переступил монетки и привычно пошёл в правый угол к столу, крытому жёлтой цветастой скатёркой. Ренита, в отличие от новых веяний моды, не стала делить избу на комнаты, и помещение одновременно служило и кухней, и спальней, и гостевым залом. Выложенная слева от входа огромная расписная печь с двуспальной лежанкой радовала пришедшего с мороза гостя домашним теплом, а напротив неё стоял ещё не обсиженный стульчик, укрытый алым бархатом. Искусная рука будущей свекрови загодя вышила на полотне голубей да солнце с луной.

– Присаживайся, гостюшка! – Ренита повела широким жестом в сторону заветного стульчика и поклонилась так, что золотистый кончик косы мазнул тканый половик.

– Ведь по вашим законам не принято, чтоб парень сам женихаться ходил! – усмехнулся эльф, садясь за стол. – Вот лет через десять, может, пришлю кого…

– Так ты за Симеона Мурчану сватать пришёл? – «догадливо» всплеснула руками женщина и заговорщически подмигнула дремавшей на печке рыже-полосатой кошке. – Ну, тогда кваску тебе, гостюшка, отведать положено.

Ренита была старше Вилля всего на четыре года, но на «ты» обращалась исключительно в тёплой домашней обстановке. Капитаном стал, как-никак! Хоть и взрослели вместе, и на её свадьбе погулял, да и плечо подставил, когда хоронила мужа. Не сказать, чтобы покойный Болот Лемиш был образцом понимания – и прибить мог, и приласкать. Он утонул в коростене месяце, спустя три недели после шестого Дня Рождения дочери, но Ренита расстроилась, скорее, оттого, что хлопот в птичнике стало для неё в два раза больше, а времени на малышку настолько же меньше. Двадцатилетний Вилль стал другом семьи, и вовсе не считал зазорным поиграть с Раддой в снежки или подтолкнуть с покатого берега салазки.

Женщина, казалось, махала руками с такой же скоростью, как языком. Спустя четверть минуты Вилль, блаженно жмурясь, пил ледяной, чуть терпкий квас и кивал головой в ответ на утешительные известия. Пока он спал, стражники прочесали полгорода и упредили жителей о, наконец, принявшем личину хищнике. Зверь, пусть даже опасный, внушал гораздо меньше страха, чем некая тёмная сущность. Ночью двери будут надёжно заперты, и ни один горожанин не рискнёт показать из дома нос.

– Вилль, к нам твои приходили – сарай осматривали… Так вот, неприятность вышла! – птичница на секунду замялась. – Горлан наш, защитничек, на Геварна бросился да повалил. Ну, Радка возьми, да скажи: «Вставайте, дядя Геварн, покуда вас петухи не затоптали!» А твои… Вилль?

Капитан хрюкнул в кружку, поперхнулся и обмяк на стуле, сотрясаясь от беззвучного смеха. «Петухами» солдаты называли не только птиц, но и мужчин со странными симпатиями, так что храбрый индюк Горлан, сам того не желая, подвалил здоровенную плюшку в без того небезупречную репутацию вечно хмельного стражника.

Солнышко светило ясное, и повеселевший Вилль отправился к Феодоре. Там он попросил некое зелье, весьма известное и распространённое, а потому дешёвое, однако, в таком количестве, что брови женщины поползли вверх.