– Куда тебя подвезти? – спрашивает Олег у девушки совершенно равнодушно.

– На Сретенку, – отвечает та автоматически, все еще находясь в некотором оцепенении. Олег кивает. Девушка красива, но Гринев, похоже, даже не замечает этого.

Москва за окном – величественная, суетная, несуразная, отгороженная сейчас тонированным стеклом автомобиля, мягкой мелодией, льющейся из динамиков стереосистемы, уютом салона – нереальна, как декорация из другой жизни.

– Почему ты полез? – нарушает затянувшееся молчание девушка.

– Полез? Куда? – Сосредоточенный на своих мыслях, Олег не сразу понимает вопрос.

– Заступаться за меня.

– Я мужчина.

– Никому сейчас не нужны чужие проблемы.

Гринев только пожимает плечами.

– Знаешь, один мой приятель любит повторять: если это твоя война – воюй, если не твоя – отдыхай, – произносит девушка.

– Он не прав.

– Разве?

– Чужой войны не бывает.

Они снова едут в молчании, только музыка.

– Ты кажешься очень холодным, – тихо замечает девушка.

Олег слегка кривит губы, произносит, как ему кажется, иронично, но получается горько:

– «И эти черные одежды скрывают сущее, живущее во мне: оно с судьбой отвагою играет, а маскарад – со мною умирает».

– Чьи это слова?

– Бредни одного принца, так и не сделавшегося монархом.

– Почему?

– Он не хотел править. Власть – это одиночество.

– Любое первенство – одиночество. Ты ведь хочешь быть первым?

– Да.

– Почему?

– Выбора нет.

– Разве? У людей всегда...

– Его нет для меня, – обрывает ее Олег. И снова они едут в молчании.

– Нет, ты не холоден, – тихо произносит девушка. – Ты непреклонен.

Одержим. Это страшит.

– Может быть. – Олег припарковывает автомобиль к поребрику. ‑Ты приехала.

Девушка обиженно складывает губки, на лице ее разочарование борется с любопытством, она немного медлит, возможно рассчитывая на знакомство... Наконец распахивает дверь, спрашивает:

– А все‑таки... кто ты такой?

– Друзья называют Медведем, – устало отвечает Олег.

– Друзья? А они у тебя есть?

Двое сидят в зашторенном глухими портьерами кабинете.

– Проект пора запускать. Вы готовы? – спрашивает хозяин.

– Да.

– И уже подумали над кандидатурами?

– В покойники?

– Вряд ли шутки пока уместны.

– Разве это шутка?

– Итак?

– Подумал. – Тонкая рука с длинными ухоженными пальцами кладет на стол несколько фотографий Гринева и резюме.

Гринев въехал на тротуар, запарковал машину в совершенно неположенном месте, вышел, хлопнув дверцей. Поднес к уху сотовый:

– Иваныч? Машину забери на Сретенке. На Садовом пробка, я на метро, так быстрее.

На станции было битком. На перроне образовалась небольшая свалка, сопровождавшаяся ленивой привычной руганью: у кого‑то полосатый баул зацепился за чью‑то сумку, у кого‑то тележка слетела с колесиков, кто‑то просто оказался затертым и теперь стремился к выходу, навстречу спешащему к дверям остановившегося поезда встречному потоку пассажиров. Посреди толпы нелепо застыл прилично одетый пожилой господин в хорошем твидовом костюме, со старорежимным портфелем крокодиловой кожи, в замшевой шляпе; на окружающих он взирает близоруко, но совершенно спокойно и даже отрешенно. Его очки в дорогой черепаховой оправе лежат на краю перрона и вот‑вот упадут на рельсы.

Гринев шел сквозь толпу, как раскаленный нож сквозь масло. Если ему и сопротивлялись, то только сначала; движения его были скупы, выверенны и столь властны, что люди расступались сами, исходя из извечного российского здравомыслия: раз он так поступает, значит – имеет право.

Олег одним движением наклонился, поднял готовые упасть на рельсы очки, вручил их старику, добавив покровительственно‑добродушно: