– Да, это так, вы не смели брать без спросу этого коня и мчаться на нем в самый дождь. Бедное животное! Вы были тогда вспыльчивы и своевольны, но никто из нас и подумать не мог, что вы так беззастенчиво подвергнете риску и себя, и несчастного скакуна. Глупо с нашей стороны так недооценить ваши замашки – ясно же было, что вы за сорванец. Вы мечтали доказать всему миру, что ничуть не уступаете вашим братьям. И мы, Сиборны, и ваша нежная семейка – все несказанно обрадовались уже и тому, что вы остались живы. Неужели вам мало этого чуда – выжить в подобной переделке и остаться практически невредимой?

– Я и понятия не имела о ваших переживаниях. Значит, вы знали, что в тот день я не вернулась с прогулки, – робко вставила она.

– Я в курсе всех ваших вольностей, Принцесса, – терпеливо пояснил он, словно его так и подмывало схватить ее за плечи и потрясти как следует, чтобы привести в чувство. – Бывало, я места себе не находил, когда вы срывались искать приключения, боялся за вас. А тогда мы искали вас всю ночь и все утро.

Никогда не забуду, каково это – тщетно искать в потемках пропавшее дитя. Мы с Ричем облазили все холмы в округе, так что я теперь могу хоть с завязанными глазами водить экскурсии по окрестностям Уинберри-Холл.

– Я ничего не знала об этом. Я сильно простыла под холодным дождем, а когда пришла в себя после лихорадки, вы с кузеном уже отбыли, я подумала, вы покинули Уинберри-Холл, прежде чем тем вечером хватились меня.

– Разумеется, мы не покинули вашего отчаявшегося отца, да и братья ваши были не в лучшем состоянии. Хорошо, мой дядюшка Генри сумел организовать людей, чтобы прочесать местность, иначе наша помощь могла бы опоздать.

– А почему мне ничего не рассказывали об этом? – тихо спросила она.

– Врач приказал не тревожить вас воспоминаниями о жестокой переделке, у вас открылась горячка, и нужен был покой, физический и душевный, чтобы справиться с опасной болезнью. Когда стало очевидно, что вы поправляетесь, мы отбыли, уверившись, что вскоре неугомонная озорница, нагнавшая на всех страху, снова будет на коне. Однако вы так и не обрели былую удаль, правда, Принцесса?

На сей раз она не стала препираться насчет обидного прозвища, поскольку все это время пыталась встроить открывшиеся ей обстоятельства в известную цепь событий.

– Нет, – призналась она после продолжительного молчания.

– И почему же? – спросил он, словно и в самом деле его интересовал ее ответ. – И я, и Рич всегда считали вас самой отважной из женщин, и вот, пожалуйста, записная святоша.

Как объяснить, что дух ее угас вместе с радужными надеждами на будущее, когда стало ясно, что теперь она физически ограничена, не в пример ему? Как держать себя с ним, если он решит, что она влюблена в него – или еще что-то вообразит? Пора изобрести приемлемое объяснение, отчего вдруг она потеряла интерес к столь любимым раньше развлечениям: долгим верховым прогулкам по окрестностям Нортгемптона, беготне наперегонки, лазанию по деревьям в отцовском и соседских поместьях.

– Поняла, что надо блюсти свое достоинство, – выдала она, поведя плечами.

– Это отступничество. Хуже того, предательство в бою, – вынес он приговор.

– Что вы здесь расселись читать мне лекции о том, что такое трусость, если сами не имеете о том понятия? – не осталась она в долгу. – Вам никогда не приходилось сомневаться в своих ногах. Как вы можете знать, если и представить не можете, что я чувствую, когда на глазах у публики приходится хромать в обход танцевального круга к местам для компаньонок и затем сидеть на скамье весь вечер, потому что всем известно: я не могу танцевать. Вам никогда не хихикали прямо в лицо, вы не слышали шепотков этих бриллиантов чистой воды, а уж им не совестно высказываться так, словно меня там нет или я не только охромела, но и оглохла. Иные джентльмены не стесняются подойти и осведомиться у моей матери, не желаю ли я чаю или лимонада, словно я не в состоянии ответить сама за себя.