– Чего?! Из раннего тебе?! Вы поглядите на него – умный какой выискался! У тебя огород-то вскопан, что ты сюда в рабочее время приходишь с какими-то идиотскими запросами?!

И вот уже пред ясные очи его вместо строгого заведующего библиотекой является во всей своей красе и строгости Нина, и, потрясая в воздухе скалкой, грозно взывает к его социальной ответственности, так и грозя «навести резкость между глаз».

Совсем оторопел Мисима, оттаптывая крыльцо библиотеки и начавши уже было привлекать к себе то самое негативное внимание, последствий которого он так страшился. Снова окинул он взглядом округу. Внезапно взгляд его встретил опершегося на забор соседнего дома Синдеева. Тот сделал ему жест головой, зазывая к себе.

– Здорово, Семеныч.

– Здорово, Колян. Ты чего это в библиотеке забыл?

– Да так… Мимо шел…

– Ты давай не юли. Говори как на духу.

– Да вот думаю почитать чего что ли…

– А зачем тебе?

– Да ты знаешь, перфекционизм пропал… – Мисима записал сказанное Михалычем малопонятное, причудливое слово и раз сорок повторил его, прежде чем сейчас на автомате выпалить, не задумавшись о его лексическом значении. – Стремления, понимаешь, нет.

– Так ты же вроде Мисиму читаешь.

– Да читать-то я читаю, только… Понимаешь, про жизнь-то я все понимаю, а вот про стремление… Духовная часть…

– Понимаю. Кажется, твой диагноз звучит так – «без царя в голове». Действия все верные, а вот ментальный вектор пропал… Верно описываю?

От правильности диагноза у Мисимы дух перехватило.

– Вижу, что верно. Ты вот что… Дуй за пузырем и сразу ко мне… Я тебя всему и научу…

Спустя полчаса Мисима и Синдеев потягивали саке собственного изготовления Михалыча дома у заслуженного гуру, который своей лекцией проливал свет на загадочные и неведомые для героя картины мира…

– Понимаешь, у самурая какая философия… Он всю жизнь сражается, трудности преодолевает… Если нет трудностей – сам их создает. И в этом видит созидание и путь воина…

– Как ты сказал? Путь воина?

– Именно. Для самурая пройти сквозь все трудности и испытания и в итоге совершить сиппуку и есть самый настоящий путь. На то он и воин…

– Хорошо сказано…

– Да что сказано?! Ты посмотри на самого Мисиму. Он ведь сам воин был!

– Да ну?

– Ну да. Организовал «Общество меча», власть захватить хотел. А ты чем хуже?

– Да какая мне власть…

– Да я же не об этом! Ты же лидер по натуре! Природа у тебя такая! Так чего ты теряешься?!

– А чего делать-то?

– Ты не в библиотеку иди. Ты меня слушай. И почитай-ка вот…

С этими словами Синдеев извлек из внутреннего кармана пиджака газетную вырезку – статью из Малой российской энциклопедии о жизни Мисимы. О таком подарке Николай и мечтать не мог. Он взял ее из рук Семеныча как драгоценный камень, как принимают новорожденного из рук акушерки, как Данко принял вырванное из собственной груди сердце, чтобы им освещать путь далеко впереди себя…

«Юкио Мисима родился [битая ссылка] 14 января [битая ссылка] 1925 года в семье крупного государственного чиновника [битая ссылка] Адзусы Хираоки и его супруги Сидзуэ. Отец Мисимы, с отличием закончив юридический факультет Токийского императорского университета, блестяще сдал государственный экзамен, необходимый для работы чиновником на самом высоком уровне, однако из-за личной предвзятости и интриг в кулуарах бюрократического аппарата вместо Министерства финансов был принят на работу в министерство, которое теперь носит название Министерства сельского, лесного и рыбного хозяйства. Коллегой отца Мисимы по работе был будущий премьер-министр ЯпонииНобусукэ Киси. После старшего сына Кимитакэ в семье родились его младшая сестра Мицуко (род. 1928) и брат Тиюки (род. 1930). Дед Мисимы Хираока Садатаро в 1908—1914 годах был губернатором Южного Сахалина. Подал в отставку после скандала, связанного со спекуляцией сахалинским лесом. До 12 лет, когда он перешёл в первый класс средней ступени школы, Кимитакэ жил и воспитывался в доме бабушки Нацуко. Даже с матерью он мог видеться только с разрешения бабушки. Совместная жизнь с Нацуко, которая забрала болезненного Кимитакэ у родителей и, оградив его от внешнего мира, воспитывала в строгих и утончённых аристократических традициях, оказала на формирование будущего писателя огромное влияние. Изоляция Кимитакэ от сверстников своего пола привела к тому, что он стал говорить в свойственной женской речи манере. Склонная к истерии Нацуко, несмотря на психологические стрессы, которые вызывало её поведение у Кимитакэ, была тонкой ценительницей кабуки и но, а также творчества Кёки Идзуми и привила Кимитакэ любовь к прозе и театру.