– Слушай, Михалыч, – вдумчиво спрашивал Николай, глядя в глаза собеседнику, – как думаешь, моя Нинка могла бы, случись чего, мне подзатыльник дать?

– А у тебя что, память отшибло? Давала и не раз!

– Точно, – в памяти Николая воскресли картины недавнего прошлого, когда его обожаемая супруга так лихо отвешивала ему оплеухи, пользуясь своим явным внешним превосходством, что тот знай себе летал по всему дому из угла в угол, переворачиваясь от счастья в воздухе.

– А тебе для чё?

– А вот в книге сказано, что были и женщины-самураи. У них такие же высокие нравственные принципы там, все дела… И соответственно, боевые навыки нашим никак не уступают.

– Ну и к чему ты это все?

– А к тому, что значит сражаться с ней на равных можно.

– Давно пора. Только при чем тут самураи, не пойму никак…

– А при том, что жить надо по самурайскому кодексу, бусидо и прочая…

– На кой он нужен?

– На кой… Ну какие у тебя принципы в жизни есть?

– Много всяких…

– А конкретнее?

– Ну…

– Бабу бьешь?

– Бью.

– А она тебя.

– И она.

– Вот. Значит, не уважает. А начальство тебе премии давно выписывало?

– Давненько.

– Значит и начальство не уважает. Друзей много у тебя? Ну таких, чтобы настоящих, чтобы прям…

– Нет, конечно.

– Опять же хреново. Значит что?

– Что?

– Проблема в тебе. В твоих принципах. А вернее, в их дефектности и нестабильности, в необходимости их кардинального пересмотра и перестройки всего менталитета от А до Я…

Может быть, Николай вел свою речь и не такими высокопарными эпитетами, как ему того хотелось, но думал он именно так и искренне желал, чтобы его местами бессвязная речь лилась именно таким удивительным и прекрасным, хоть и малопонятным обычному человеку, потоком.

– Эка завернул…

– А что, не так?

– Так-то оно так…

– Ну вот. Значит, наливай.

Явившись вечером домой, Николай застал жену встречающей его в дверях и со скалкой. На этот случай в своей длани он сжимал глушитель от Михалычевского старого самосвала.

– Нажрался…

– А то! От несправедливости твой пришлось!

– Ну я тебе сейчас покажу козью морду, тварь такая… – и стоило ей только замахнуться столовой утварью на супруга, как оглушительный удар в челюсть глушителем буквально сбил ее с ног. И пока она, полусидя-полулежа на полу, пыталась прийти было в чувство, Николай отбросил орудие возмездия в сторону и начал кулаками так ее метелить, что затея по защите ее поруганной его пьянством чести канула в небытие, равно, как и множество других планов буйной супружницы.

Утром следующего дня Николай приготовился было получить отпор и даже начал, лежа в кровати, производить ревизию содеянного накануне «разговора с женой», как вдруг она показалась на пороге его комнаты вся синяя от побоев, но счастливая и с подносом в руках.

– Завтра в постель, – проворковала она, приближаясь к мужу. Поначалу он принял ее порыв за розыгрыш.

– Шутишь? – спросил он.

– Нет, дорогой, с добрым утром тебя, покушай пожалуйста.

Уже к обеду слухи о внезапном преображении жены Николая Орлова стали постепенно облетать колхоз, вызывая в воспаленных алкоголем умах мужчин дополнительные стимулы уважения к нему, а в неокрепших умах женщин – искреннее непонимание причин случившегося.

Сам же Николай лишь собирал восторженные взгляды односельчан и все крепче начинал веровать в учение японских воинов. Дух воина зарождался в нем, набирая новые и неведомые доселе обороты.

Однажды Мисима решил все изменить.

Он шел с ночной смены под мерные завывания петухов и размышлял о том, что эти певучие утренние птицы, которых не принято у нас считать птицами, и он в своем скорбном бытии образуют некое подобие друг друга.