– Ага, подхватят на руки, и сбросят – вниз, с крепостной стены. Ты летать умеешь?!

Скоро он притекли ко вратам возвышавшимся Скейским.
Там и владыка Приам, и Панфой, и Фимет благородный
Клитий, божественный Ламп, Гикетаон, Арева отрасль…

Гомер в своем повествовании еще долго перечислял придворных троянского царя; Виктору Николаевичу, а с ним и Кассандре, был интересен лишь Приам.

Процессия действительно едва не перехлестнула через гребень крепостной стены; особо ретивых последователей нового кумира, обогнавших и царевну с историком, и посланца Приама, остановила лишь сплошная цепь стражников, сквозь которую удалось просочиться только нашим героям; в одном теле, естественно. Внутри оцепленного пространства было посвободнее. Приам стоял один – на самом краю обзорной площадки, ничуть не опасаясь, что снизу может прилететь прицельная стрела. Кассандра пошла к нему, явно наслаждаясь эффектом, который ее внешний вид произвел на кучку придворных – тех, кому было позволено находиться здесь. Из этой толпы, в которой большинство явно были отмечены тесными родственными связями, Николаич выделил женщину, закусившую нижнюю губу сильнее остальных.

– Елена?! – скорее утвердительно, чем вопрошающе воскликнул он, направляя это утверждение внутрь себя.

– Да! – в ответе царевны было столько возбужденного торжества, что историк невольно ахнул:

– Да ты… Да ты завидовала ей все это время! Завидовала тому, что сотни, даже тысячи мужчин бьются, проливая кровь из-за нее. Что самые великие герои Эллады собрались здесь; а величайшие – Ахилл, названный брат его Патрокл, Протесилой, царь эфиопский Мемнон и царица амазонок Пенфесилея уже отдали свои жизни, как и твои братья – Гектор и Парис… И все ради одного – чтобы ее красоту воспевали в веках?!

– Ну, не такая уж она и красивая, – усмехнулась в душе Кассандра, – что, сам не видишь? Разуй глаза!

Ошалевший от такой непосредственности женского характера Кошкин лишь покачал головой: «Какие еще словечки она выучит, пока я нахожусь здесь; и пока… не падет Троя? Хорошо еще, что я матом не ругаюсь. Сейчас загнула бы ты, „подруга дней моих суровых“, трехэтажным простонародным в присутствии монаршей особы!».

Но Кассандра была гораздо благоразумней, чем мог представить себе Николаич. К царю троянцев она подошла со скромной физиономией, и даже попыталась изобразить книксен, явно подсмотренный во внутренних размышлениях гостя из будущего. За спиной, из толпы придворной клики раздалось слитное женское: «Ах!», а сам Приам воззрился на нее, а значит, и на Николаича, в изумлении.

– Как бы папаша не свалился вниз, не заставил древних греков закончить раньше времени свое увлекательное занятие!

На это «увлечение» осаждавших город воинов и показал, наконец, пришедший в себя властитель.

– Видишь, дочь моя, – показал он рукой вниз, на шевеление в греческом лагере, – это первое твое пророчество, которое готово исполниться.

Греки внизу, словно трудолюбивые мураши, тащили к грандиозной стройке какие-то доски, брусья и бревнышки. В остове деревянного сооружения уже можно было узнать очертания гигантского коня. Сердце Кассандры замерло, а потом ухнуло куда-то вниз, пораженное внезапной догадкой Виктора Николаевича.

– Это я! – взревел он, обращаясь пока только к одной слушательнице, – это я, а не хитромудрый Одиссей придумал ловушку для троянцев.

– Ну, какая же это ловушка? – засмеялся Приам, легко прочитав смятение в лице дочери, – не думаешь же ты, что мы притащим этого коня в Трою, не обнюхав каждую досочку.

– Эй, Агамемнон! – закричал он, сложив ладони рупором, – не ошибись в размерах. Я не дам ломать стену, чтобы доставить твой подарок к храму Зевса!