– Отец! – пискнула внутри себя Кассандра, не меньше остальных слушателей увлеченная повествованием и пропустившая появление царственного родителя в этом храме разнузданного веселья.

Сколько стоял тут, у входа, никем не замеченный царь? Что успел услышать из поэтического пророчества, и почему он, властитель осажденного города, появился в обители разврата, которую прежде никогда не посещал? Ответов на эти вопросы так никто и никогда не узнал. По крайне мере сам Кошкин – точно. Сейчас же он с замиранием в сердце смотрел (вместе с Кассандрой и остальными, многих из которых мог назвать своими дружками и подружками), как медленно и неотвратимо Приам подходит к помосту. Царь не дошел до возвышения шагов пять; ближе – как догадался Николаич – он просто не смог бы заглянуть в глаза дочери. Его гулкий голос заполнил огромный зал до самых дальних уголков, скрытых прозрачными занавесями:

– Дочь моя! Сегодня ты была убедительна, как никогда. Если бы эти божественные строки я услышал в тот день, когда Парис с Еленой стояли на коленях передо мной и молили о защите… Нет, – тряхнул он головой, – все равно ничего бы не изменилось! Честь и достоинство троянцев – не пустой звук. А слово их царя нерушимо. Будем надеяться, друзья мои, что пророчество моей дочери, как и всегда, не сбудется.

Зал выдохнул единой грудью, и улыбнулся – теперь уже десятками лиц. А царь Илиона добавил:

– Сказка про коня мне очень понравилась, дочь моя. Надеюсь, кто-нибудь донесет ее до стана греческих воинов, и им будет заняться чем-то еще, кроме безуспешных попыток штурмовать неприступные стены Трои.

Он повернулся, и зашагал наружу уже твердо и быстро. А Кошкину захотелось заорать ему в след:

– Остановись, старый дурак! Это истинная правда! Греки возьмут твой город – хитростью, или штурмом! И разрушат его. Так разрушат, что даже имя его забудется на века – пока Шлиман не откопает твое проклятое золото.

Увы, Приам не остановился. А руки Кошкина опять сомкнулись на тяжелом нагрудном украшении; пока историк лихорадочно вспоминал – было ли такое в перечне знаменитой Шлимановской коллекции «золота Трои»? – Приам скрылся за тяжелыми дверьми. А на Кассандру обрушился гром аплодисментов. Кошкин непроизвольно приосанился; он сейчас подумал, что так, скорее всего, не хлопали даже настоящему автору «Илиады». Потом он, оставив Кассандре право наслаждаться заслуженными овациями, с подозрением обвел взглядом зал – не сидел ли где-то там незамеченный раньше писец, не корпел ли над первым в истории плагиатом?

– Блин! – развеселился вдруг Виктор Николаевич, одарив троянку еще одним новым словечком, – так ведь это я и есть плагиатор! С почином, товарищ учитель!

Он спрыгнул с пьедестала, который только что воздвиг себе, и Кассандре, и решительно направился вслед за «отцом», копируя даже его походку. На нытье царевны, которая жарко шептала на собственное ушко, что теперь отбоя от воздыхателей тут точно не будет, он… лишь грозно нахмурил брови.

– Ну, уж нет! – вспомнил он почему-то старый анекдот, – умерла, так умерла! В смысле – если легенда гласит, что ты даже Аполлону-красавчику не дала, то кто может тебя прельстить в этом зале? Не этот же!

Он легко, словно мастер единоборств, поднырнул под длинную и мускулистую руку эфиопского принца и вместе с Кассандрой вырвался на свежий воздух, в город, который – он чувствовал это нутром еще более глубинным, чем то, где сейчас хныкала царевна – был уже другим. В нем – и это пригибало к камням мостовой не только его плечи, но и фигуру Приама, как раз поворачивающего сейчас в окружении охраны за угол дворца – поселилась обреченность.