– Я обязательно научу тебя различать птиц, но позже. Сначала мы с тобой должны освоить грамоту.

Я чувствовал, что Великан понимает меня, казалось, что он вместе со мной проживает эту странную пору детства. Он посылал мне свою поддержку и радовался каждому слову. Мне нравилось, когда он меня хвалил, похлопывал по плечу и по—дружески усмехался.

– Эх, смышленый ты, Пострелёнок! Все—то тебе интересно. И как русский лес загадочно бранится, и как птицы русские поют, и грамоту—то тебе подавай! А я ведь, брат, такой же как ты был. Любознательный до жути! Матери моей не стало, когда мне было пять лет. Пришла соседка и сказала, что мама умерла и меня увезут. Я до сих пор не знаю, что с ней случилось. После её смерти меня увезли в район, к тетке, которой до меня не было никакого дела. Я чувствовал, что мешал ей, её семье, знал, что мне здесь не рады. В подвале дома однажды я нашёл несколько книг. Бегал по двору с этими книгами, думал, кто заметит, подскажет, что делать. Через несколько дней соседский дед сжалился надо мной, за пару недель научил меня грамоте и вручил ещё несколько рукописей без автора и без названия. Похоже, что он был писателем. А потом я сам стал сочинять. Придумывал разные сюжеты, сам с собой обыгрывал их. В одной из книжек я прочитал о театре и по вечерам мечтал. Театр, Пострелёнок, это такое представление, когда каждый играет какую—то роль. В детских картинах люди могут играть животных или колдунов с ведьмами, а спектакли для взрослых могут быть по мотивам какой—нибудь интересной истории. Некоторые писатели создают пьесы – это рассказы для постановки в театре. Вот бы у меня был свой собственный театр! Но, ты понимаешь, возможности создать свой театр у меня не было, поэтому я просто сочинял сказки и записывал их куда придётся. О змее—колдуне, о воробьишке – хитром врунишке, об умных конях, о мужике—добытчике. Через несколько лет пришлось мне уехать оттуда, а тут как раз всё самое жуткое и началось. Слышал я, что человеку пишущему трудно с властью совладать будет, поэтому и ушёл сюда в лес. Я ведь с детства самостоятельный! И костёр разжечь могу, и еду раздобыть и такого сорванца, как ты, грамоте научить! Другие уехали за границу, мне это не под силу. – мужик грузно вздохнул, осторожно потрепал меня за ухо и захохотал. Честно сказать, он часто веселился. Улыбка не сходила с его лица, напротив, она посылала себя мне. Неужели Великану так радостно живётся в лесу? Или он счастлив от того, что встретил меня и смог проявить заботу?

– А что потом? Так и жить в лесу? – робко спросил я, уткнувшись подбородком себе в грудь и насупив брови.

– А потом, пострелёнок, будь, что будет. Нужно жить тем, что есть сейчас. Благодарить бога за то, что мы живём. Особенно сейчас, в такое страшное время. Потом могут все забрать: и жизнь, и лес, и рукописи… И что тогда? И т… – мой друг, наверное, хотел сказать, что и меня тоже могут забрать, но быстро остановился, выдержал паузу и продолжил. – Сейчас я в ответе за тебя. Я забочусь о тебе. Я учу тебя. Я знаю, что ты меня не бросишь в беде, и я не брошу тебя.

Впервые за долгое время я почувствовал себя частью чьего—то мира. Ведь дома, когда мама была занята домашними хлопотами, а тётка с мужем постоянно бранились, я ощущал себя чужим, думал, что никому до меня нет дела, поэтому и привлекал внимание матери частыми рыданиями. Это чем—то роднило меня с Великаном. Но сейчас я стал понемногу понимать, что мать работала ради меня, трудилась закатав рукава, чтобы достать мне, своему Огоньку, этот пресловутый кусок ржавой селедки. Ах, какой я был глупый и плохой! Ведь, кроме матери, у меня совсем никого не было. О дружбе я знал только по рассказам, да и пробовать дружить со взрослыми мне как—то не хотелось. Не поползут же они со мной на дерево!