Но только не понимает, о ком идёт речь: кто пришёл в себя, кто был без сознания? У него просто болит голова, а так он всё помнит. Ему так кажется, что помнит.

– Азат, – девушка оборачивается куда-то в сторону. – Азат, он пришёл в себя, очнулся, – и её сухих, обветренных губ коснулась довольная улыбка.

Рядом с девичьим лицом вырастает смуглое солдатское: этого красноармейца политрук уже где-то видел. Напрягает память, и о, удача! Вспомнил! Именно с ним Пётр Панкратович пилил последнюю сосну пилой двухручкой, а потом вместе на лямках тащили брёвна к переправе.

И вот только теперь он вспомнил всё: и переправу, и фашистские самолёты, и командира роты, упавшего лицом в прибрежный песок, и столб вздыбившейся земли.

– Ты кто? Где я? – разжать губы и произнести несколько слов оказалось не таким уж простым делом.

– Я? Надя, Надежда Логинова, санинструктор батареи, – девушка говорила, а её светлые длинные волосы шевелились от дуновения ветра, и сама она казалась политруку летящим ангелом. – Наша батарея последней прошла по переправе, и я должна была уйти с ними. А старший лейтенант-сапёр на том берегу попросил посмотреть раненого солдатика. Вот я и задержалась, а тут и немцы на мотоциклах. А дальше вы знаете.

– Что я знаю? – Рогову для восстановления всей картины боя чего-то не хватало, он пытался восстановить недостающие детали с помощью девчонки. – Я тебя не видел среди наших солдат.

– Как вы могли видеть, если я была на том, а вы на этом берегу? – удивилась Надежда. – Это я вас видела, как из пулемёта стреляли, а вы бежали в лес. Ещё молилась, чтобы успели добежать. И вы молодец – добежали.

Во время беседы солдат молча сидел рядом, зажав между ног немецкий автомат.

– А дальше что? Кто ещё остался из роты?

– Никого, – девушка обернулась за помощью к солдату. – Вот он, Азат, и то на этом берегу реки. Я чудом убереглась в воронке от бомбы. Остальные – кто в реке утонул, кого расстреляли. Я думала, вообще никого не останется после мотоциклистов, а тут, слава Богу, вас увидела, как вы возвращаетесь к реке. И тут взрыв.

– Мне помнится, переправу подожгли?

– Да. Подожгли. Но бензин выгорел, и огонь потух: брёвна-то сырые. Вот я и перебралась. Я же плавать не умею, – стыдливо закончила Надя.

Где-то высоко шумели деревья, голова опять стала раскалываться, и политрук в очередной раз то ли потерял сознание, то ли впал в забытьё.

Потом они шли, нет, шли солдат и девушка, а он, политрук сапёрной роты Рогов Пётр Панкратович, лежал на плече своего подчинённого рядового Азата Исманалиева. Автомат и уже пустую медицинскую сумку несла девчонка. В неё, в сумку, они складывали выкопанную на полях картошку, чтобы в укромном месте разжечь маленький костерок, сварить в котелке, добавить туда собранные в лесу грибы, напоить этим отваром раненого, покушать самим и идти дальше.

Несколько раз пытались найти в попадавшихся на пути деревнях доктора, но безрезультатно, пока не увидели купол церкви.

– Пойдём туда, Азат, – они прятались в густом саду под огромной ветвистой грушей. – Там помогут обязательно, – девушка устало махнула в сторону церкви.

Истекший кровью, обессиленный, политрук не принимал участия в разговоре, только беспомощно водил глазами по сторонам, обречённо ждал решения своей участи. Ему уже было безразлично, что и как с ним будет.

Затем в его сознании мелькали то поп, то доктор, то старушка в чёрном одеянии. Но всегда рядом находились девчонка и солдат. Когда бы он ни открыл глаза, приходя в себя, рядом оказывалась Надя. Она кормила его с ложечки, меняла повязки, даже уносила за ним ведро. Потом Азат стал помогать Петру Панкратовичу выходить во двор, справлять нужду, когда стало легче, появилась хоть какая-то сила в теле. А теперь ему уже хорошо, раны заживают, и он сам способен ухаживать за собой.