Я сложила руки на груди и вздернула подбородок.

— И что же вы можете мне сделать? — высокомерно поинтересовалась я.

Было очень странное ощущение. Это были мои мысли, мои чувства, мои слова, но раньше я ни за что бы их не озвучила, никогда бы не решилась. А сейчас на меня словно надели какой-то детектор лжи, даже нет — настоящий блокиратор лжи. И где-то в глубине души, где-то очень глубоко, мне это чертовски нравилось.

— Ты уволена! — от злости голос Лосева стал выше и тоньше.

Я брезгливо смерила его взглядом с ног до головы.

— Ну. И что дальше-то?

— По статье! — Он снова напомнил мне быка. Его ноздри раздувались, лицо покраснело, казалось, еще чуть-чуть, и из ушей повалит пар.

— Окей. — Я спокойно повернулась к столу, достала из-под него коробку и демонстративно медленно начала складывать свои вещи, всем видом показывая, что полностью увлечена этим процессом и больше меня совершенно ничего не волнует. — Вы только, когда будете увольнять меня, как говорите, «по статье», — бросила, как бы невзначай, — не забудьте, что я единственная, кто в деталях знает обо всех ваших махинациях с законом. Думаю, налоговой это будет интересно. Хотя… — Сделала вид, что задумалась. — Пожалуй, к черту налоговую, лучше сразу в прокуратору.

У Лосева было такое лицо, будто у него сейчас случится припадок. Где-то в глубине души я испытывала от этого наслаждение, еще глубже — панику: что же я такое вытворяю и почему не могу остановиться?

— Убирайся! — завопил он.

— По собственному желанию? — промурлыкала я.

Лосев сжал кулаки, но с очевидной мукой сдержался. Казалось, ему очень хотелось меня ударить.

— Да, — выдавил он.

— И я не была в отпуске, вы помните?

— Ну знаешь!.. — Он приблизился ко мне на опасно близкое расстояние.

Я равнодушно встретила его взбешенный взгляд. Поразительно, как действует спокойствие другого на человека на находящегося в ярости. Цвет лица моего — я теперь четко это осознавала — бывшего начальника стал совершенно багряным. Его не боялись, над ним имели власть.

— Уходи подобру-поздорову, — почти взмолился он.

— Слушаю и повинуюсь, Олег Семенович, — пропела я, подхватила коробку со своим немногочисленными пожитками и выпорхнула за дверь.

Хотелось смеяться. Даже не смеяться — хохотать во весь голос. Эта свобода окрыляла. И это была вовсе не свобода от надоевшей работы и несправедливого начальника, это было освобождение от своих комплексов. Страх непонимания совершенно пропал, мне стало безразлично, что подвигло меня такое необычное для себя поведение. Сегодня я была настолько счастлива, что мне не хотелось думать ни о причинах, ни о последствиях.

Плюхнулась на водительское сиденье и еще просто сидела несколько минут, тихо улыбаясь сама себе и гадая, почему я так долго тянула и как так, что простое увольнение принесло столько счастья.

Из ощущения эйфории меня вырвал телефонный звонок. Звонила моя одноклассница, а затем и однокашница. В университетскую эпоху мы были очень дружны, потом интересы разделились: я превратилась в офисную крысу, она же была и оставалась заядлой тусовщицей, и это не смогли изменить ни неудачный ранний брак, ни маленькая дочка.

В последнее время я не горела желанием с ней общаться. Все ее редкие звонки сводились к попыткам вытянуть меня на «свет божий», как она называла поход в ночной клуб, а мои ответы переходили из односложных в неумелые попытки отказать, не обидев.

Как ни странно, я почувствовала радость, увидев высветившееся имя «Ирунчик» на экране телефона.

Я уже открыла рот для того, чтобы сказать «привет», но мои губы снова сыграли со мной злую шутку и выдали: