Эмма была расстроена не на шутку. Она бушевала, кричала на служанок, капризничала и злилась. Да, они были в ссоре, но простил же Ролло Олафа, значит, скальд доказал ему их невинность. Ей же муж явно выказывал пренебрежение. Она думала, что это ненадолго, ибо, как и ранее, ловила на себе его долгие пристальные взгляды. Эмма старалась нарядиться в свои самые богатые одежды, натиралась благовониями, зовуще улыбалась ему, а по ночам долго не гасила свечи – ждала. Тщетно. Он проводил вечера со своим богопротивным мусульманином, а потом удалялся ночевать в казармы.

Теперь же, когда он уехал, Эмма, несмотря на всю свою браваду, явно струсила. Неожиданно для себя она заметила, сколько у нее недоброжелателей в Руане. Многие не скрывали откровенно злорадных взоров, франк-майордом, хоть и подчинялся, но сам же первый распускал слухи, что «рыжую Птичку» скоро вышлют в отдельное имение из дворца. Знатные скандинавы, у кого были дочери, открыто обсуждали, кого из их дочерей или родственниц приблизит к себе конунг, даже заключали пари.

Эмма старалась пропускать мимо ушей эти разговоры, хотя одному Богу было известно, что ей это стоило. Она уходила к сыну, проводила с ним много времени. Он был такой хорошенький с его маленьким носиком, мягкой кожей, круглыми серыми глазками. Эмму всякий раз переполняла волна нежности, когда он тянул к ней руки, что-то лепетал, деловито разглядывал ее украшения. Она пела ему, он серьезно слушал. Потом вдруг начинал ерзать, вырываться.

Эмма вздыхала, отпуская сына. Порой ей казалось, что Гийом куда больше тянется к отцу, чем к ней. Но она ничего не имела против. Ролло просто боготворил своего наследника и часто, вопреки всем обычаям, сам укладывал его спать. Трогательно было видеть, как огромный Ролло качает колыбель, пока умиротворенный малыш не засыпал.