– Госпожа!.. Ролло и Олаф… Там что-то происходит. Никто не смеет войти, но, кажется, конунг убивает скальда.

Эмма побледнела, замерла.

– Ты сделаешь очередную глупость, если вмешаешься, – сдержанно заметила Сезинанда.

Но Эмма уже вскочила.

– Платье! Живо!

Ролло и в самом деле накинулся на Олафа, едва тот начал свои пояснения. Думал ли он когда-либо, что именно его побратим, мальчишка, с которым он рос, сын дворовой девки и невесть кого, друг, которого он любил, которому доверял, станет его соперником!

И когда Олаф, в своей обычной цветистой манере начал говорить, что Ролло следует не прислушиваться к нашептываниям глупцов, а верить своему сердцу, Ролло так и кинулся на него. Схватил железной хваткой за горло, повалил, стал душить, почти с наслаждением наблюдая, как потемнело лицо скальда. Но в следующий миг он сам охнул, получив сокрушительный удар по почкам, и теперь уже Олаф, едва переведя дыхание, бросился на него, нанеся удар в челюсть.

Ролло упал, с грохотом повалилось тяжелое дубовое кресло, Но тут же, извившись змеей, он ударил Олафа ногой в живот. Они дрались не на шутку, но ни один не хватался за оружие. С лязгом падали украшавшие стену клинки и миски. А воины все молотили друг друга кулаками, швыряли, выкручивали суставы, сжимали один другого до хруста в костях. Отчасти это походило на «простой бой», где противники должны убить друг друга голыми руками. Столпившиеся под дверью стражи и прислуга, прислушиваясь к происходящему, так и подумали, что конунг решил собственноручно разделаться с соперником, а испуганный Осмунд кинулся к покоям Эммы.

Именно в это время Ролло, схватив тяжелую дубовую скамью, замахнулся на Олафа так, что, не успей скальд отклониться, непременно разбил бы ему голову. От резкого движения Ролло еле устоял на ногах, глядел на друга, отскочившего к нише окна. Конунг, все еще тяжело дыша, поставил скамью у стены, сел, откинулся и стал вытирать рукавом струящуюся из носа кровь. Оба тяжело дышали. Олаф тихо ругался, выплевывая с кровью обломки зубов.

– Отродье тролля ты, Рольв. Я ведь скальд, и лучше бы ты мне глаз выбил, чем зубы.

Ролло произнес с выдохом:

– По нашему северному обычаю, я мог бы изгнать Эмму, как неверную жену, и взять на ложе другую женщину.

Он застонал, ощупывая ребра.

Олаф осел на пол. Из разбитых губ его сочилась кровь, левый глаз окончательно заплыл.

– Тебе еще следует доказать ее вину. Я же готов опустить руку в котел с кипящим маслом или вызвать тебя на судебный поединок, чтобы доказать свою правоту.

– Кажется, поединок и так произошел, – проворчал Ролло.

Олаф кивнул, хмыкнул, потом засмеялся. Ролло странно поглядел на него, но через миг тоже хохотал, хотя и морщился от боли в помятых скальдом ребрах. Лишь когда они несколько успокоились, Олаф уже спокойно поведал о том, что случилось на охоте: об охотничьем азарте, с каким они с Эммой преследовали оленя, о том, как они заблудились и их застигла непогода, как они искали спасения в песчаном гроте.

– Мы провели вместе всю ночь, и хотя я не клал меж нами обнаженного клинка, в этом не было необходимости, ибо Эмма только и думала о тебе. И пусть меня покинет моя удача, если я лгу.

– А лошадь Эммы?

Олаф сердито хмыкнул, но сразу охнул, прижав руку к разбитым губам. Ролло отвернулся, скрывая улыбку. Он поверил Олафу, успокоился да к тому же был слишком утомлен, чтобы продолжать гневаться. Но почему-то подумал о том, как объяснить ситуацию своим людям.

Впрочем, разве он не конунг и не волен миловать и карать по своему усмотрению? Он почти не слушал объяснения Олафа о том, как убежала кобыла Эммы. Прервав его, Ролло сказал, что скальд уже сегодня должен уехать в Гурне, готовиться к празднику урожая. Олаф не возражал. Понял, что гроза миновала.