Светлана, все это время сидевшая в кармане ветхого тулупа Яги, высунулась наружу и с радостным кваканьем прошлепала к маленькой лужице, образовавшихся подле ног Мары от капель с мокрых стеблей цветов.

Василиса Прекрасная, хитро перемигнувшись со Змеем Горынычем, неожиданно для всех, вытащила из-за пазухи вышитый батистовый платочек и развернула его на каменном полу. Мгновение – и ткань затрещала, заискрилась, озарилась синими колдовскими огнями и принялась стремительно расти, достигая размеров приличного ворсового ковра из Бала-Улуса. А затем стены башни наполнили звон посуды и тонкие ароматы деликатесов. На развернувшейся скатерти-самобранке одно за другим появлялись чернолесские блюда.

В огромных котелках уже парила черная уха с гвоздикою и белая – с перцем. Тонкие рыбные ароматы смешивались с не менее притягательными – мясными.

Тут же, на широких блюдах, шкворчали и потрескивали горячим маслом и жиром жареные бараньи почки; подернутая тонкой хрустящей корочкой, обтянутая в перепонку, печенка, запах которой смешивался с луком, добавленным внутрь этой своеобразной колбасы.

Чуть подальше, из гигантского подноса пуговками остекленевших глаз сонно взирала целая голова хряка под студнем, в зубах которой застряли свежие (как это не странно, среди зимы) пучки сельдерея.

Свинина была мягкой, упревшей, розовой, словно у молоденького поросенка. Ее явственно чесночный дух так и подмывал марогорскую нечисть нарушить двойной запрет: хоть раз объесться нечистым мясом, да заодно, раз и навсегда выяснить, так ли страшен чеснок, как о нем толкуют звездочеты и мудрецы.

Поодаль горками лежало горячее яловое мясо, любовно политое огуречным рассолом и посыпанное пряностями и кореньями. Под чудодейственными взварами томилась сладчайшая зайчатина с репою.

Да что там: даже расстроенный Кащей нервно сглотнул слюну, кидая жадные взоры на огромные ломти царственной лососины! На вертелах истекали жиром курочки с золотистой кожею. И на все эти мясные разносолы свысока поглядывал гусь, напичканный гречкой и щедро подправленный говяжьим салом.

Еще дальше от центра скатерти-самобранки в изящных вазочках была свежая зернистая икра осетра и белорыбицы, приправленная уксусом, перцем и луком. Рядом в вязанках лежал балычок.

Ближе к краям в глиняных мисках дымилась каша, возле которой в кувшинчиках белела сметана. И, как-то совсем не к месту, прямо в бочонках, высилась кислая и квашеная капуста. На тарелочках, были красиво разложены вареные и жареные маслята, грузди, рыжики…

Один из охранников упырей-берсерков, глядя на грибное разнообразие, лишь покачал головой – мухоморов-то и не было. Зато горками лежали пироги с горохом, луковники, оладьи с медом, сырники и блины.

На десерт скатерть выставила овсяный кисель и леваши, вареные из малины, черники и земляники, завернутые, как и положено, в трубочки. Здесь же благоухала патокой, явно истомившаяся за несколько дней, густая, как паюсная икра, мезбня из вишен. Горстями можно было черпать вареные в сахаре изюм, корицу, клюкву, имбирь, финики.

Обилие пузатых, запечатанных смолой кувшинов предполагало разнообразие горячительных напитков. На самом краю самобранки красовалось знаменитое чернолесское блюдо – похмелье: холодная, резанная на ломтики баранина, смешанная с мелко искрошенными огурцами, уксусом и перцем, оно словно создано, чтобы поправлять здоровье после очередной дружеской попойки.

И тут же гобелены, с вытканными на них батальными сценами, качнуло точно от порыва ветра. Изо всех тайных дверей и люков, через центральный вход в центральную залу Звездной Башни устремились, хлынули серым потоком летучие мыши, буйные козлоногие чертенята, основательные оборотни, студенистые водяные и бородатые лешие. Между копыт и лап тревожно зашуршали змеи, своей толщиной более приближающиеся к драконам, нежели к питонам. В их вертикальных зрачках плясал пламень веселья, и белесые козлиные бородки придавали их облику что-то неимоверно древнее и столь же непобедимо-ехидное.