Все члены семьи Кабрера тем временем стали persona non grata. Дядя Фелипе, который знал Франко лично, воевал с ним в Африке, получал награды и прославился тем, что не боялся выскочить из траншеи назло вражеским пулям, сохранил верность республике, за которую так долго боролся. Во дни, когда большинство военных взяло сторону мятежников, эта верность была подобна самоубийству. «Твой дядя – храбрец, – говорил Фаусто отец. – Для такого нужна смелость: не совершать поступков, которые со временем тебе все равно простят». Жить в Мадриде становилось все тяжелее. После смерти Хулии, одного присутствия которой хватало, чтобы унимать враждебность монархистов, дом Кабрера стал логовом неблагонадежных. Преданные королю военные, поддержавшие мятеж Франко, подвергали республиканцев беззастенчивым нападкам. Кабрера оказались в безвыходном положении. Однажды вечером, пока Доминго ужинал с детьми, нагрянул дядя Фелипе и сказал:

– Мы уезжаем. Ради всеобщей безопасности.

– Куда? – спросил Доминго.

– В Барселону, у меня там друзья. А потом посмотрим.

Неделю спустя Фаусто впервые совершил полет. На «Юнкерсе G.24» республиканской авиации, за штурвалом которого находился полковник Фелипе Диас Сандино – любимый дядюшка, смельчак, спаситель, – а на девяти местах свободно расположилась вся семья. Дядя Фелипе понимал, что обречен: военных, отвернувшихся от Франко, вносили в черные списки и преследовали еще более остервенело, чем коммунистов. Он решил отвезти родных в безопасное место прежде, чем продолжать свою личную борьбу. Доминго стал начальником его охраны: безопасность дяди Фелипе, представлявшего собой цель особой важности для франкистов, оказалась в надежных руках. Ольга однажды спросила, кем работает отец, а дядя Фелипе ответил: «Он не позволяет меня убить».

– А если его убьют? – поинтересовалась Ольга.

На это у дяди ответа не нашлось. Кабрера поселились в квартире с видом на море и окнами от пола до потолка. С террасы виднелся Монтжуик. Барселону непрерывно обстреливали, но они вели обычную жизнь: Фаусто ходил в школу, постепенно осознавал, что учиться ему нравится, а еще осознавал, как трудно помалкивать и не хвастаться, что ты племянник Фелипе Диаса Сандино, героя, отдавшего приказ о бомбардировке казарм франкистов в Сарагосе. Гораздо позже Фаусто узнал подобности того, что происходило тогда: дядя Фелипе ослушался своих политических начальников, разойдясь с ними в некоторых вопросах войны (войны гнусной, где худшими врагами республиканцев подчас оказывались другие республиканцы); обстановка так накалилась, что остудить ее можно было только хитроумным политическим ходом, и дядя Фелипе принял дипломатический пост в Париже, полагая, что сможет заручиться поддержкой других европейских стран в деле победы. По случаю назначения рабочие профсоюзы Барселоны преподнесли ему неожиданный подарок: произведенную в Ла-Сагрере шестиместную «Испано-Сюизу T56» мощностью в 46 лошадиных сил. Приехав на новой машине к родственникам, дядя заявил, что столько лошадей ему ни к чему – добраться до Парижа хватит и трех.

Так Фаусто узнал, что дядя берет с собой его и Мауро, а Ольга с отцом остается в Барселоне. Он не понял, кто это решил, участвовал ли отец в организации поездки или просто дал согласие. Когда они на «испано-сюизе» переваливали через Пиренеи, он увидел, как почтительно жандарм принимает документы из рук дипломата-республиканца, и весь остаток пути наслаждался неведомым прежде чувством безопасности. Дядя Фелипе будто владел ключами от мира. В первые дни в Париже он водил племянников по лучшим ресторанам, чтобы попробовали все то, чего лишила их война, а потом добился, чтобы их приняли в лицей Потье, интернат для богатых в Орлеане. Фаусто был уже подростком. Целыми днями он дрался с французами, которые без видимых причин смотрели на него косо, и познавал секс, точнее, фантазии о сексе с пятнадцатилетними девчонками, которые по вечерам приходили к нему на уроки испанского. Они читали ему стихи Поля Жеральди, а он взамен – стихотворения Беккера из материнской библиотеки. Он сам не замечал, как их выучивал, эти стихи с привязчивым ритмом, в которых все зрачки были непременно голубые, а все влюбленные задавались вопросом, на что они готовы ради одного поцелуя. Тем временем Фелипе Диас Сандино, давая интервью французским газетам, признавал, да, их сторона тоже, случалось, перегибала палку, но было бы серьезной этической ошибкой сравнивать республиканцев с мятежниками: те, в частности, бомбили со своих нацистских самолетов целые беззащитные города, пока так называемые демократические страны старательно отводили взгляд, не понимая, что поражение Республики приведет в конечном итоге к их собственному поражению.