– Так ты…ты… чёрт? – проговорила она, неловко прикрываясь только что отброшенным полотенцем. Он присел на краю кровати, уныло опустив голову и обвившись своим гибким хвостом, на конце которого она разглядела кисточку. Выходит, он может, как кот, поднимать-опускать-сгибать свой хвост, как хочет.
Приглядевшись, она поняла, что, в сущности, хвост очень красивый. И сам он – молодой, красивый, сильный. И страх стал уходить, а тело наполняться иным – желанием прикасаться, прижиматься. И мыслей никаких уже не было: при чём тут хвост, когда вот он, рядом – молодой мускулистый красавец, к тому же, по какому-то изумительному стечению обстоятельств, её собственный муж, о чём в её ридикюле с незабудками лежит государственное свидетельство, сложенное в четыре раза. Она погладила его хвост. Он был покрыт коротенькой чёрной нежнейшей шёрсткой, как нос кота Насилия. Она провела рукой по всей длине хвоста, затем поднесла его к губам и поцеловала. А потом прижалась к его груди, тоже покрытой приятной вьющейся шёрсткой. И тут же почувствовала его мускулистые руки, всё его большое, сильное, мужское естество, которого наконец дождалось её белое и пышное.
– Любимая моя, сахарная!
«Сахарная – это что-то из Лескова, купчиха какая-нибудь», – промелькнуло в мозгу по привычке мыслить цитатами. А потом всё накрыла весёлая, наглая радость общения молодых и жадных друг до друга тел.
Она была не просто неопытна – она была девушкой, но какая-то неведомая сила вела её, и она точно знала, что нужно делать, чтобы доставить ему и, разумеется, себе! себе! как можно больше удовольствия. Она слышала, что в первый раз бывает больно, но больно не было, а было – изумительно.
Потом лежали рядом, откинувшись на подушке. Он был ошеломлён, даже, кажется, подавлен.
– Не бросай меня! – прошептал он ей куда-то в шею. Ей показалось, что на плече у неё стало влажно. Неужели он плачет? И та самая сила, что вела её, подсказала: не показывать виду! Не замечать!
– Зачем мне тебя бросать? – она положила голову ему на грудь, на самую шёрстку. Шёрстка была тёмная и кудрявилась, как его волосы. – Я тебя люблю. И всегда буду любить.
От всего пережитого хотелось спать. Она пристроилась к его плечу и начала падать-падать-падать куда-то в глубину.
– Ясочка моя, родная моя девочка, – слышала она сквозь сон. Кажется, и он тоже заснул, хотя был ещё только ранний вечер.
12.
Проснувшись поутру, она не нашла молодого мужа рядом. Он сидел у стола в широких стильных красных шортах в мелкий белый цветочек и что-то торопливо писал на ноутбуке. Хвоста не было видно, словно и не было его вовсе. Может он ей приснился?
– Красавица моя проснулась! – обнял он её. – А я, знаешь, привык рано… Когда надо что-то написать – встаю в пять, только утром и соображаю полноценно, потом одна суета. Сейчас только два предложения закончу – и сделаю кофе. Прости ради бога.
– Да я сама сделаю! – сказала Прасковья. Заглянула в чулан, нашла, где лежат его легендарные правильно сложенные рубашки, спросила:
– Можно я возьму твою рубашку: у меня халата нет.
– Конечно, – отозвался он рассеянно.
Надела белую льняную рубашку с коротким рукавом, которая вполне сошла за мини-халат, и пошла на кухню. Так началась их семейная жизнь.
Открыла все шкафчики, поняла, где что лежит. Очень опрятно, порядливо и пустовато – это её с самого начала изумляло. Нашла крупу «Пять злаков» и долгоиграющее молоко. Значит, он ест кашу. Понятно, он месяц с лишним отсутствовал, поэтому почти никакой еды и нет. Вообще-то она могла что-нибудь купить. Мама права: не слишком-то она хозяйственна. Ну ладно, вперёд будет внимательнее. Нашла кастрюлю и стала варить. Хотела спросить, добавлять ли сахара, но решила не беспокоить попусту и добавила чуть-чуть.