– Ты с ней споришь? – спросила Прасковья.

– Ни в коем случае, – улыбнулся Богдан. – Невозможно спорить с человеком, уверенным, что земля плоская и стоит на трёх слонах. И потом – зачем? Обычно мы говорим о котах и компьютерах. Вернее, об её компьютере, который начинает барахлить, когда она к нему лишь только приближается. Я его починяю, к этому она относится с суеверным почтением, а я наладился играть роль туповатого и ограниченного технаря. А она – мыслящая интеллигентка, очень информированная, следящая за повесткой, отвергающая российскую пропаганду. Ну и Бог с ней, главное – она добрая, домашней еды мне приносит, жалеет, что я сирота, это даже трогательно.

– А со мной какую ты роль играешь? – с лёгкой насмешкой спросила Прасковья.

– С тобой, – он поцеловал её кустодиевскую руку, – я с максимальным приближением играю роль самого себя. Меня иногда это даже пугает: ни с кем другим такого приближения никогда не было.

– А скажи мне, туповатый технарь, ты считаешь, что будет война? – Прасковья даже поёжилась от собственных слов.

– Война идёт, – проговорил Богдан, как об очевидном. – Вопрос, как всё это будет развиваться дальше и как выглядеть. Войны ведь очень многообразны. Ты наверняка читаешь англоязычные СМИ (Прасковья не согласилась и не опровергла: англоязычную прессу читала только для занятий по английскому). Значит, ты не могла не заметить, что слово war они используют очень широко: каких у них только войн нет – вплоть до тресковых – cod war. А есть выражение military war – по-русски и не скажешь. Военная война? Так они обозначают горячую фазу борьбы. Что-то мне подсказывает, что без military war не обойтись. И очень скоро, в пределах года. Ужасно не хочется, – он поцеловал её руку, – но вполне вероятно. Впрочем, и для борьбы за мир надо быть хорошо вооружёнными. Прямо-таки до зубов. Кстати, я не вижу борьбы за мир. Говорят, сорок-пятьдесят лет назад это было большое движение. А сейчас – ничего. Это плохой знак. Впрочем, как я понимаю, финансировалось это самое движение сторонников мира во всех странах Советским Союзом, а теперь не финансируется.

6.

–Что же будет с нами? – проговорила Прасковья задумчиво.

– С нами? Бог весть… Единственное, что могу твёрдо обещать – что буду любить тебя до самого конца, до последней секунды. Я понимаю, звучит несовременно, по нынешним временам даже глупо. Наверное, так говорят профессиональные обольстители и брачные аферисты, – он улыбнулся, показав свои сплошные белые зубы. – Но это так: до последней секунды, – закончил он серьёзно. – И дальше, наверное, тоже…

– Откуда ты знаешь? – Прасковья взъерошила его кудри.

– Ниоткуда. Это априорное знание. Может, из прошлой жизни. Я любил тебя всегда; наверное, во всех прошлых жизнях, а потом просто встретил, нашёл. И сразу понял, что ты – это ты.

– Когда понял? – удивилась Прасковья.

– Сразу понял. Ну, пока мы с тобой дошли от твоего факультета до метро – точно понял.

– А почему никогда ничего не сказал, ничем не обнаружил? – изумилась она.

– Не знаю… Ужасно боялся, что сделаю или скажу что-то не то – и всё обвалится, ты уйдёшь. И ничего не будет. Как тогда жить? А так – я был счастлив, что вижу тебя, что говорю с тобой, что мы проводим время вместе. Когда ты убежала от меня в метро, мне показалось, что всё кончилось, что я совсем не нужен тебе, что надоел… Я стоял на площадке перед входом в метро и не знал, что делать. Поверь, я редко не знаю, что делать. Обычно знаю, я очень мало Гамлет. Потом зачем-то дошёл до Метрополя и стал звонить тебе. Было ощущение, что, если не ответишь – я умру.