Самым приятным в танцевальном вечере было то, что и барабанщик, и басист оказались такими же мальчишками-студентами, как он сам. А самым же неприятным было то, что, сидя весь вечер за фортепиано, он едва сдерживался, чтобы не пялиться на пышногрудых старшеклассниц в обтягивающих свитерках, кружащихся в ритме музыки, созданной его жаждущими пальцами.

Когда танцплощадку покинули последние пары, измученный Дэнни взглянул на часы. «Боже, – подумал он, – уже полдвенадцатого, и до Гарварда добираться как минимум час. А завтра в девять утра мне опять играть здесь». На мгновение он едва не поддался соблазну заночевать наверху, на отдельной скамье. «Нет, не стоит рисковать работой. Собирайся лучше домой».

Когда он наконец добрался до Гарвард-ярда, в окнах уже почти нигде не горел свет. Но затем он с изумлением обнаружил, что на каменных ступенях у входа в Холуорти сидит его сосед, Кингмен Ву.

– Привет, Дэнни.

– Кинг, какого черта ты тут делаешь? Холодно же.

– Берни выгнал меня, – печально ответил тот. – Он тренируется – заявил, что для фехтования ему нужно сосредоточиться, а значит, побыть одному.

– В такой поздний час? Да он просто чокнутый!

– Ага, – согласился несчастный Кингмен. – Но у него рапира, так что я ни черта не мог поделать.

Вероятно, дикая усталость не оставляет места страху, потому что Дэнни вдруг почувствовал себя достаточно смелым, чтобы разобраться с этой ситуацией.

– Идем, Кинг. Может, вдвоем мы сумеем вставить ему мозги.

Они зашли внутрь, и Ву пробормотал:

– Ты настоящий друг, Дэнни. Жаль, что ростом не вышел.

– А уж мне-то как жаль, – тоскливо ответил тот.

К счастью, безумный мушкетер уже улегся спать. И уставший Дэнни Росси почти сразу же последовал его примеру.

– Черт, этот еврейский парнишка на отборе был фантастически хорош.

Дики Ньюэлл подробно рассказывал своим соседям по комнате об отборочных играх в сквош – в этом виде спорта он совершенствовался с самого детства, как только смог удержать ракетку.

– Думаешь, ему удастся тебя потеснить? – поинтересовался Уиг.

– Шутишь? – вздохнул Ньюэлл. – Да он полкоманды обыграет! Его укороченные удары вообще не берутся. И что еще хуже – парень он просто отличный. Не в смысле отличный для еврея, а вообще, как человек.

Услышав это, Эндрю спросил:

– А что, евреи, по-твоему, не люди?

– Ой, да ладно тебе, Элиот, ты же понял, что я имею в виду. Они обычно занозистые ботаники и смотрят на тебя сычом. А этот даже очков не носит.

– Знаешь, – ответил Эндрю, – мой отец всегда с особым восхищением относился к евреям. Он даже говорит, что пойдет лечиться к врачу, только если тот – еврей.

– Но со многими ли из них он общается в повседневной жизни? – парировал Ньюэлл.

– Это другое. Но вряд ли он нарочно их избегает. Просто у нас другой круг общения.

– Хочешь сказать, это всего лишь совпадение, что эти знаменитые доктора не состоят в тех же клубах?

– Ладно, – сдался Эндрю. – Но он никогда не позволяет себе каких-либо расистских выпадов. Даже насчет католиков.

– Но он и не пересекается с ними в повседневной жизни, ведь так? Даже нашего нового сенатора-католика из Массачусетса избегает.

– Ну, он вел кое-какие дела с Джо Кеннеди-старшим.

– Вряд ли за ужином в гольф-клубе «Фаундерс», – вставил Уиг.

– Хорошо-хорошо, – сказал Эндрю, – я же не утверждал, что мой отец – святой. Но он хотя бы научил меня не употреблять выражения, которые так нравятся Ньюэллу.

– Энди, ты же годами терпел мою цветистую речь.

– Точно, – подхватил Уиг. – С каких это пор ты стал у нас таким паинькой?

– Послушайте, ребята, – ответил Эндрю. – В школе у нас не было ни евреев, ни негров – совсем. Так что никому не было дела до твоей болтовни о «низших сословиях». Но в Гарварде полно разных людей, вот и я считаю, что нам надо научиться жить рядом с ними.