Лена сидела на табурете, подперев голову кулачками, и наблюдала, как Сергей готовит ужин. Он уронил вилку, она загремела о газовую плиту, и Лена засмеялась.

– Может быть, мне помочь?

Он жестом отверг предложение. Обжигаясь, выудил вилку двумя пальцами и бросил её в мойку. Яйца на сковородке трещали и лопались.

– Ты знаешь, в Новосибирске один конструктор предлагал мне ехать с ним на Фиджи. Говорит, уйду на пенсию, возьму с собой Леночку, и махнём на Фиджи. Я ему: меня муж не отпустит. А он говорит: я зарублю вашего мужа шашкой. У него, говорят, ещё отец живой, а у отца есть именная шашка, ещё с гражданской войны. Вот он и говорит: возьму у отца шашку (для такого дела обязательно даст!), выберу на гужбазе самую белую лошадь и прискачу мстить вашему мужу. С шашкой без лошади никак нельзя: размаху нет. Я ему: «За что же Вы собираетесь мстить моему мужу, Прохор Игнатьевич?» А он поднял голову и театрально так говорит: «За молодость и красоту».

Сергей смотрел в её улыбающееся лицо с молочными «усиками», в знакомую тонкую ссадинку над левой бровью и, кажется, только теперь понимал, как он соскучился по ней. «Мой дорогой малыш». Он взял её пальцами за виски. Она потянулась к нему, у себя под ухом он слышал её прерывистое дыхание. Как же я мог без тебя? Как я мог без этих ресниц? Он шёл, пошатываясь и прижимая к себе драгоценную ношу. Хотелось идти так без конца. «Люблю. Я люблю тебя», – прошептала она. Губами он чувствовал её глаза, большие и влажные.


Леночка спала, уткнувшись лицом в его плечо. Сергей боялся шевельнуться – таким лёгким казался её сон. Она выбросила руку ему на грудь. Тонкие пальцы чуть вздрагивали перед его подбородком.

Он сам не слышал своего шёпота. Она погладила его по плечу. Он повернул голову. Лена вздрогнула и проснулась. Неожиданно для себя самого Сергей сказал ей: «Малыш, ты не заметила, что у нас кое-что случилось?» – «Что?» – она смотрела, испуганно выжидая, и Сергей проклял себя за то, что проговорился. – «Что?» Он погладил её по голове и с усилием произнёс:

– У нас… сегодня… палас украли.

– А, – она сонно вздохнула. И, снова погружаясь в сладкую дремоту, добавила:

– Он мне всё равно не нравился.

Ночь шальные дождинки заносит в окошко

Ты сегодня уходишь опять, не придя…
Наверху оголтелая рвётся гармошка
И гремят каблуки, тишину бороздя.
И гремят каблуки…
По асфальту, сквозь ветер,
Среди пляски деревьев,
Под хохот огней.
Пистолетным раскатом,
Грозой на рассвете.
Барабанною дробью на казни моей.
Наверху веселятся и громко судачат
И под хрипы басов, целый мир возлюбя,
Стройно тянут, что волны, мол, стонут и плачут.
При тебе… О тебе… Про тебя… Без тебя…
Ты засовы дверей торопливо отводишь —
И грохочет пустой, оглушительный час.
Ты однажды пришла.
И теперь ты уходишь.
Ты уходишь…
Уходишь в стотысячный раз.
Побежать. Закричать. Захлебнуться слезами…
Тихо стать у окна. И сквозь дыры очков
Подымать с тротуара пустыми глазами
Запоздалые звёзды твоих каблучков.
Гармонист, предводитель рокочущей своры,
Сквозь безумье и буйство распаренных тел:
«Когда б имел златые горы!»
Когда б
Имел…

Подъезд

венок сонетов

I
Дрожащие железные перила.
Знакомая щербатая ступень, —
Дорога, по которой каждый день
Ты в школу с папкой кожаной спешила.
А я тогда всё время умудрялся
Чуть не на два часа пораньше встать,
Но по дороге, – как бы ни старался, —
Тебя до школы так и не догнать.
Ты в гардероб – как больно мне за то! —
Сдавала без меня своё пальто.
По лестнице широкой поднималась.
В соседний класс входила ты одна, —
И в коридоре школьном воцарялась
Чужая и пустая тишина.
II
Чужая и пустая тишина.
Унылые осенние уроки.