В воскресенье нас повели смотреть кино. На небольшом полотне показывали, через проектор, военный фильм про вторую мировую. А вот после фильма, нам обещали особенного гостя – ветеран Великой Отечественной Войны.

В помещение зашел полусгорбившийся, седой дедушка. В руках его была старая, потертая тросточка. На груди его серого пиджака висело множество боевых наград. Мелкими шажками, словно преодолевая тяжелый барьер, дедушка дошел до стула и присел.

– Здравствуйте, ребята! – поздоровался с нами ветеран.

Мы все поздоровались в ответ.

Цель визита ветерана была очевидна – поднять в нас патриотический дух. Мы молодые, горячие, глупые, мало чего повидавшие в этой жизни пацаны. Перед нами же пожилой, опытный старец, который прошел войну. Причем сейчас, когда говорят, что человек прошел войну, молодежь реагирует, как-то нейтрально, что-то типа: «Войну? А, ну круто.» То есть, как будто, так и нужно. Никого уже не удивляет, что этот человек прошел войну. Словно не на войне он был, а ходил в поход. В поход? А, ну круто… Нет, совсем не круто. Я понимал тогда, что перед нами сидит человек, который своими глазами видел все ужасы войны. Видел смерть своих друзей. Видел, как людей снарядами на части разрывало. Как солдаты в окопах голодали. Как все любимое и дорогое, разрушалось в считанные секунды одним точным попаданием. Столько боли, страха и ненависти, сколько испытал тогда ветеран, в наше время, наверное, не испытывал никто.

В то воскресенье, дедушка рассказывал нам, как когда-то, он сам призывался в армию. Как молодые мальчишки, не достигшие восемнадцати лет, уходили на фронт. Как война забирала самых близких людей. Как бомбы вспахивали землю. И как страшен гул самолета, если знать, что это не советский лайнер.

– Помнится, мы шли в наступление. – рассказывал нам ветеран. – Чтобы добраться до противника, нам нужно было пересечь поле. Мы вышли из лесополосы и оказались на открытой местности. Противника впереди не было видно, да и по сообщению разведки – в радиусе трех километров немцев не было. Шли мы, не спеша, опасаясь, что поле может быть заминировано. Но мин на поле не было. Боятся нам тогда нужно было другого, о чем мы еще и не знали, но уже начинали слышать. Какой-то странный шум, еле уловимый, стоял в ушах. Шум этот все нарастал, а потом и вовсе превратился в гул. Небо плохо просматривалось из-за туч. Но, уже через минуту, мы в ужасе подняли головы и увидели, как сотни немецких самолетов, вылетая из-за туч, оказались над нами. Командиры кричали: «Воздух! Воздух!». Мы легли на землю и прикрыли головы руками. Конечно же, это не спасало от прямых попаданий бомб, но, если снаряд упадет рядом, был шанс, что осколками не посечет. Дальше был ад. К страшному гулу добавился, не менее страшный, свист. Это бомбы падали на нас. А затем взрывы. Бу-бух! Бу-бух!… – ветеран на секунду задумался, отведя взгляд куда-то в окно. – Сколько же наших ребят тогда погибло. Кого-то и вовсе не нашли – разорвало на кусочки. Я лежал, трясясь от страха, и боялся поднять голову. Казалось, что вот-вот, бомба упадет на меня, и я умру. В те страшные минуты я не думал ни о маме, ни о доме – я просто хотел выжить. А потом бомба упала рядом со мной… Осколками мне посекло ноги, и, немного, зацепило спину. После того, как гул, свист и взрывы стихли, на поле были слышны только крики и стоны. Я один из немногих, кому удалось в тот день выжить. Молодые девочки-санитарки, выносили нас раненых с полей. За мертвыми возвращались в последнюю очередь. Ну, а в санчасти мне налили спирту, и сказали терпеть. Так, на живую, и удаляли те осколки. Один осколок хирург мне так и не вытащил. Вот и хожу, звеню через рамки эти, как их… металлоискатели.