Неторопливое течение жизни Джойпала и свободолюбивая красота этих земель постепенно обратили меня в такого же безучастного, невозмутимого и равнодушного ко всему Джойпала Кумара. Более того, мои глаза стали видеть то, чего раньше не замечали, а голову посещали мысли, о которых раньше и подумать не мог. В итоге я настолько влюбился в природу этого обильного зеленого края и ее свободу, что, если случалось по работе поехать в Пурнию или Мунгер, это становилось для меня пыткой. Казалось, я отсчитывал каждую минуту, когда смогу увидеть свой лес, его непроницаемое одиночество, невиданной красоты лунный свет, закаты, тучи и проливные дожди в месяц бойшакх и летний зной тихих ночей под куполом звездного неба!

Когда я, возвращаясь домой, оставлял далеко позади поселения людей и, проезжая мимо столбов из деревьев акации Муку́нди Чаклада́ра, заезжал в свой лес, бескрайняя лесная чаща, цепи гор, стаи диких попугаев и антилоп-нильгау, яркий свет солнца и свобода природы тут же очаровывали меня.

Близился к завершению месяц поуш. Ночами луна заливала всё вокруг своим ярким светом, а холод пробирал до костей. Я отправился с проверкой из главного управления в контору в Лобтулии. К тому моменту, когда я расправлялся со своим ужином, было обычно уже около одиннадцати ночи. Одним таким вечером я вышел на улицу после ужина и увидел в серебристом лунном свете, что во дворе конторы стоит – в такой поздний час! – какая-то девушка, промокая под изморосью. Я спросил у сборщика налогов:

– Кто это там стоит?

– Это Кунта. Она узнала, что вы приезжаете и спросила у меня вчера, можно ли ей забирать остатки вашего риса. Ее детям совсем нечего есть. Ну я и сказал, мол, пусть приходит.

Пока мы разговаривали, сторож конторы Болоя́ вылил в глубокую металлическую чашку девушки остатки моего риса с чечевичной похлебкой, кусочки рыбы, тушеные овощи, рис с молоком, и девушка тут же скрылась.

Я пробыл в Лобтулии по делам около десяти дней и каждый вечер видел, как эта девушка, прикрывшись тонким куском ткани, стояла у колодца конторы, несмотря на страшный холод, и дожидалась остатков моего ужина. Понаблюдав за ней несколько дней, я поинтересовался у сборщика налогов:

– Эта девушка, Кунта, которая каждый день приходит за рисом, кто она? Она живет в лесу? Никогда ее раньше не видел.

– Сейчас всё расскажу, господин.

С наступлением вечера мы разожгли в конторе очаг, и, пододвинув к потрескивающему огню свой стул, я еще долгое время просидел за работой, сверяя расчеты о собранных налогах. После ужина я решил, что с работой на сегодня покончено, и, отложив бумаги, приготовился слушать рассказ сборщика налогов.

– Ну, слушайте, господин. Лет десять назад в этих краях всем заправлял раджпут Де́би Сингх. Он держал в страхе многих гангота, крестьян и скотоводов. Деби Сингх зарабатывал, раздавая им всем деньги под большие проценты, а когда они не могли вернуть долг, выбивал из них и деньги, и проценты дубинками. В этом ему помогал его отряд из восьми или девяти громил. Вот как сегодня главный ростовщик тут – раджпут Рашбихари Сингх, тогда им был Деби Сингх.

Он переехал в Пурнию из округа Джаунпу́р. А затем, занимаясь ростовщичеством, постепенно подчинил себе многих гангота. Спустя несколько лет как Деби Сингх поселился здесь, он поехал в Ка́ши и там, посетив дом какой-то гетеры, познакомился с ее четырнадцати- или пятнадцатилетней дочерью, влюбился в нее и вскоре сбежал с ней сюда. Здесь они и поженились. Ему было около двадцати семи-двадцати восьми лет. Когда все узнали, чья она дочь, друзья-раджпуты Деби Сингха не хотели даже сидеть с ним за одним столом и отказались от него. Но тогда у него были деньги, и ему всё было нипочем. Потом жизнь на широкую ногу и судебная тяжба с Рашбихари Сингхом полностью разорили Деби Сингха, и вот уже года четыре прошло, как он умер.