Один французский дипломат, посетивший Порту в те годы, с изумлением писал: "Здесь считают, что если документ составлен, подписан и положен в нужный ящик, то дело сделано. Неважно, исполнено ли оно в действительности – важно, что оно учтено."

Империя жила по ритуалу, а не по результату. Чиновники, от мелких катибов (писцов) до высоких пашей, ревностно охраняли свои обязанности, но сама работа часто сводилась к бесконечному перекладыванию бумаг из одной папки в другую.

Османская бюрократия обладала удивительным умением превращать реальные проблемы в абстрактные записи. Например, если в далёком пашалыке вспыхивало восстание, местный губернатор отправлял донесение в столицу. Там его рассматривали, составляли ответ, отправляли предписание – и на этом успокаивались. Фактически мятеж мог продолжаться месяцами, но раз о нём доложили "по инстанции", считалось, что система сработала.

Даже финансовые дела тонули в бумажной трясине. Налоги собирались неэффективно, казна пустела, но вместо реформ чиновники предпочитали создавать новые реестры убытков. Один из великих визирей эпохи, отчаившись разобраться в бумажной волоките, якобы воскликнул: "Легче выиграть войну, чем найти нужный документ в наших архивах!"

Парадоксально, но именно эта неповоротливость спасала империю от стремительного краха. Бюрократический аппарат стал буфером между султанской властью и хаосом на местах. Пока в провинциях паши и аяны (местные сильные кланы) боролись за влияние, Стамбул сохранял видимость контроля – просто потому, что продолжал рассылать указы и требовать отчётов.

Одним из таки бюрократов был Джемаль Наджмани из Урфы. Джемаль был чиновником в третьем поколении, получив в свое время благосклонность начальника благодаря протекции отца, он каждый день по несколько раз сверял списки, ставил печати, переписывал устаревшие реестры в новые.

– В нашей семье, сынок, главное – стабильность, – любил повторять Мустафа-эфенди, отец Джемаля. – Не лезь в политику, не спорь с начальством, делай, что велят, и будешь получать жалование пока борода не поседеет.

Урфа не была большим городом, но налоговое управление здесь работало так же солидно и методично, как в самом Стамбуле. Войдя в свой кабинет (крошечную комнату с одним окном, выходящим на пыльный двор), Джемаль сразу же брался за бумаги. Иногда, в редкие минуты, когда работа была сделана (вернее, отложена на завтра), Джемаль позволял себе мечтать. Может быть, если бы он родился в другом месте, в другое время… Может быть, он стал бы путешественником, как Эвлия Челеби, или поэтом, как Физули.

Джемаль Наджмани не был несчастным человеком. Он был очень доволен той жизнью, которую ведет. У него была жена, ребёнок, стабильное жалование. Ему не о чем было переживать: пока Османская империя медленно дряхлела, тысячи таких, как он, продолжали перекладывать бумаги – просто потому, что так было заведено.

Но однажды спокойной жизни пришел конец: Эмине, жена Сердара Джулани, крупного торговца шерстью, родила ребенка, подозрительно похожего на Джемаля…

Когда Мустафа Наджмани, отец Джемаля, узнал о надвигающемся скандале, он не стал ругать сына. Он вздохнул, достал чернильницу и начал писать письма, которые тут же рассылал своим друзьям из управления через местных мальчишек. Да, дороговато вышло – но самому всех не обежишь с проблемой.

На следующий день в налоговом управлении Урфы появилось предписание якобы из Стамбула (из кабинета старого друга Мустафы, который еще сохранял влияние и не вышел в отставку). В документе говорилось, что в связи с «необходимостью усиления контроля за сбором налогов в Мардинском санджаке» опытный чиновник Джемаль Наджмани переводится туда «на временную службу». Ехать Джемалю предстояло одному: до Мардина хоть и было всего 200 километров, но ехать предстояло небольшим почтовым караваном, а для молодой матери с грудным ребенком это было тяжело, поэтому Асма с дочкой остались в Урфе и должны были присоединиться к Джемалю позже (или он сам вернулся бы, когда скандал бы подзатих).