Папа кивает, а я с трудом удерживаюсь, чтобы не закатить глаза, потому что уж Ада‐то точно не трудилась над забором. Подловить ее с малярным валиком и банкой краски оттенка «Сапфировый салют» так же маловероятно, как в шерстяных носках и «кроксах».

– Тебе ту лампу на крыльце уже починили? – поворачивается ко мне папа.

Я отрицательно качаю головой.

– Я отправила домовладельцу письмо, но он на любой вопрос отвечает в лучшем случае через неделю.

– Не трать время, – бурчит папа. – Сказал же, зайду и сам сделаю.

– Спасибо, но я уже говорила: если ты там что‐то не то припаяешь и оно сломается, отвечать буду я. И могу потерять депозит.

– Ну да, а под дверями в темноте болтаться зашибись как весело.

Мне тут же представляется, как тот мужик в «очках маньяка» идет за мной вечером до самого дома, тихонько поднимается следом по ступенькам, пользуясь тем, что уличная лампа не работает, и, пока я судорожно шарю по сумке в поисках ключей, жарко сопит над ухом…

– Ты в порядке, лапушка? – спрашивает мама. – Какая‐то ты дерганая сегодня.

Я киваю. Про парня, который вроде бы преследует меня, я пока не говорила ни ей, ни папе: не хочу, чтобы они разволновались, особенно у Ады на вечеринке.

– Таких хлопот можно было бы избежать, если бы ты купила жилье, а не снимала, – продолжает мама с интонациями школьной учительницы, распекающей непутевую ученицу. – Только деньги зря тратишь.

Я на секунду прикрываю глаза, гася нахлынувшее раздражение. Подобный разговор происходит стабильно раз в месяц. Мама с папой купили свое первое жилье в 1984 году за 34 тысячи фунтов и все никак не могут понять, что из-за взлетевших цен на рынке жилья и снижения зарплат ипотечные взносы сейчас совершенно неподъемные. Все мои знакомые ровесницы смогли обзавестись собственным домом только благодаря каким‐нибудь родственникам, благополучно почившим и оставившим в утешение жирное наследство. Ну или как Ада, за богатенького замуж выскочили.

Поняв, что я не желаю в сотый раз обсуждать жилищный вопрос, мама решает сменить тему:

– Кстати, у тебя кавалер не появился?

Вот так: от Сциллы удирал да к Харибде попал. Похоже, придется взять еще один бокал вина, чтобы вытерпеть этот разговор до конца.

Папа, извинившись, уходит проведать Итана, и постепенно вокруг гриля собирается целая мужская компания. Зять бросает на решетку кусок мяса, языки пламени тут же вздымаются вверх, шипя и плюясь искрами, и мужчины наблюдают за ним с детским восторгом.

– Нет пока… – отмахиваюсь я. Мама огорченно хмурится. С тех пор, как не стало Ноа, у меня так и не появился ухажер. Мои родители обожали Ноа: с ним было легко и весело, и, когда мы приезжали в гости из Лондона, он всегда покупал для мамы букет цветов, а для папы – бутылку сидра. Теперь они почти так же любят Джека, и мне совестно, что я не могу стать прежней, ведь родители отчаянно хотят видеть меня счастливой и благополучно устроившейся. Со смерти Ноа прошел уже почти год, но я все равно пока не готова к новым отношениям.

– В смысле, я сейчас сосредоточилась на своей книге, – добавляю я, чтобы отвлечься. – Сегодня все утро просидела в библиотеке, придумывая новые идеи для своего агента.

Мама хмурится еще пуще, и мне становится обидно. Я только сейчас понимаю, как отчаянно мне хочется, чтобы она тепло улыбалась и сыпала вопросами, как делает всякий раз, когда Ада объявляет об очередном бессмысленном ремонте. Помню, какой гордостью лучились мои родители в тот день, когда я оканчивала школу. Мама тогда надела лучшие туфли – атласные, с маленькими бантиками; обычно она приберегала их для самых-самых торжественных мероприятий. А папа плакал, глядя, как я топчусь возле застиранной синей шторы с пластиковым свитком в руках, служившим реквизитом для фотографий. Я стала первой в нашей семье, кто поступил в университет, но это достижение померкло в сравнении с блистательными подвигами Ады – ее роскошной свадьбой на Амальфитанском побережье, роскошным домом, роскошной машиной и роскошным мужем. С тех самых пор, как я решила написать книгу, между мной и родичами словно выросла стена.