«Вспышка слева!» пауза «Вспышка справа!» передышка.

Время от времени на землю валились и подбитые-убитые самолёты ВВС и той, и другой стороны. Примерно поровну. И трупов в общей сложности, и с воздуха, и с земли, преимущественно, конечно, с земли, искореженных, поломанных, порванных, обгоревших было много. Но эти хоть молчали. С ранеными было тяжелей: вопили и очень не хотели расставаться с частями своих тел.

Пахло строительной пылью, весной и гарью. Сослуживца моего зацепило осколком разлетевшегося Храма. Не слабо так зацепило: чуть пол башки не снесло. И вот, он лежал, вся рожа в крови, на колючих кирпичах и уцелевшим своим глазом пялился в безоблачное синее-синее небо, где наши и не наши самолёты виртуозно исполняли танец смерти. Я, как мог, перевязал пострадавшего.

– Пойдём, отведу тебя в бункер, – предложил я. «Отведу» – это корпоративная вежливость, на самом деле этого подранка можно было только тащить: плох он был, ох, плох.

–Ты «Бурю в пустыне» помнишь? – ответил он. – Там у натовцев форменные ботинки жёлтые были, прикольные… Всегда хотел такие. Я тут сбитых лётчиков их видел – тоже в ботинках. Жёлтых.

«Э-э, брат» – подумал я – «Тебе, видать, не только глаз, ещё и мозг поцарапало». Но вслух сказал:

– Я тоже видел. Ну и что?

– Недалеко тут шаттл грохнулся, не горел почти, развалился просто. Вот там есть двое, не слишком изуродованные… достань, а?

– Неудачная шутка.

– Не, я серьёзно, – он попытался улыбнуться. – Можешь считать это последней просьбой умирающего.

– Слышь, ты, умирающий, хватит туфту пороть. Идём, пока нас тут не накрыло.

– Да правда, принеси! Тебе жалко, что ли?

Ну и как ему объяснить абсурдность его просьбы? Если он и сам-то, насколько я его знаю, был ходячий, теперь, вот – лежачий абсурд. Попробую соврать во благо:

– Ладно, но сначала давай в госпиталь.

– Ни фига! – вдруг разозлился он. – Без ботинок я – ни-ку-да! Лучше уж добей меня здесь.

«Дурак какой-то» – я не на шутку испугался:

– На хрена тебе чужие ботинки? Тебе врач нужен, а так ты и в своих сдохнешь.

– Сдохну, – согласился он. – А тебе такую малость… трудно?

Из его единственного глаза выкатилась крупная, как у ребёнка, слеза, прочертила по грязной щеке неровную дорожку. Я вытащил из кармана мятую пачку «21 век», закурил. Вверху, прямо над нами, кружилась ожесточённая схватка: два «шаттла», три МИГа. Наблюдая за ними, я, всё-таки, согласился:

– Глупо всё это, конечно. Ботинки какие-то. Но я тебя понимаю. Приспичит фигня какая-нибудь, у меня тоже бывает. Вроде, казалось бы, ерунда ненужная, а, всё равно, хочу, просто не могу, как. Проявишь силу воли, сам себе откажешь, а потом чувствуешь себя собою же изнасилованным. Обделённым кроме тебя никому не интересной мелочью. Тем более обидно: никому даром не надо, а тебе – надо, но нельзя. Ведь от слабости твоей никакого вреда не будет. Какой вред? – условности всё. Схожу. Ты держись здесь, под ракеты не лезь, я быстро. Стану ради тебя мародером, слышишь?

Он уже не слышал. Умер.

Нашёл я и принёс ему эти чёртовы ботинки. Лучше уж поздно, чем никогда.

Распорядок дня одной японской девочки

Маиюки встаёт в 6.30 утра, выкуривает двойную порцию гашиша, делает зарядку, умывается, идёт завтракать. Конечно, как и все обычные люди, она тоже посещает туалет (клозет, в смысле), но понятия не имею, когда она это делает, да и не интересно никому. И так, приходит, завтракает. Ах, роллы, суши и прочую псевдояпонскую лабуду оставьте для московских лохов. У Маиюки – только овсянка, без сахара и молока. Пища Богов, дар Восходящего Солнца. Лёгкий косяк на десерт.