Некоторые, подобно Еврипиду, говорят, что Афина внушила герою Эпею, Панопееву сыну, хитрый замысел постройки большого деревянного коня, который должен был привести к быстрому падению Трои. Замысел этот был настолько мудрено – изощренным, что сердце Афины смеялось, плясало и пело.

Другие, как Аполлодор, уверяют, что построить деревянного коня придумал хитроумнейший Лаэртид и предложил изготовить его Эпею, который, хоть не пользовался уважением рати, но был хорошим строителем. Сын Панопея с помощниками быстро заготовил сухой лес (в качестве дерева упоминаются сосна, клен, кизил и особенно много дуба) на горе Иде и сделал огромного коня, полого изнутри и с замаскированным отверстием в боку для входа и выхода воинов.

Трифиодор поет, что шею коня Эпей поднял над выпуклой грудью и бросил золота яркий отлив на пышную рыжую гриву. Хлынули волны густые с крутой изогнутой шеи, вздыбилась челка надо лбом, скрепленная тонкою цепью. После он вставил глаза – два круга камней драгоценных, ярко сверкнули глаза – отливом и синим, и алым. Вставил в оскал челюстей блестящие белые зубы, будто готовые грызть сплетенную крепко уздечку.

По хитрому замыслу Итакийца он и полсотни лучших ахейских вождей должны были забраться в полое чрево коня и затаиться там; остальные же воины должны были с наступлением ночи, страшно шумя, чтобы привлечь внимание защитников Трои, сжечь свои палатки, отплыть к Тенедосу и стать там на якорь в тайной засаде. С наступлением следующей ночи они должны были незаметно для троянцев вернуться обратно.

На месте прежнего корабельного стана греки собирались оставить огромного деревянного коня со спрятанными воинами, много золы от сожженных шатров и палаток и двоюродного брата (или племянника) Одиссея Синона.

Сыну Эсима в плане Одиссея отводилась очень важная роль. Он должен был сначала хитрой речью, которой его научил сын Лаэрта, убедить троянцев втащить Коня в город, а потом подобно маяку, подать им знак для возвращения зажженным костром или хотя бы большим факелом.

И вот троянцы, видевшие, как отплывают ахейские корабли, выбегают огромной толпой из ворот. По их счастливым лицам было видно, как сладко безбоязненно выйти за стены. Трои доблестные сыны сразу же бросились к ставшему пустынным берегу, и нашли там лишь одного Синона, понуро сидевшего под огромным деревянным конем, на боку которого было написано: «Для благополучного возврата домой, эллины посвящают это благодарственное приношение любимой богине Афине и отплывают».

Синон, доставленный к Приаму, завел продиктованную ему Одиссеем замысловатую речь, как настоящий актер, притворного трепеща всеми членами и лязгая нижней челюстью, якобы, от жуткого страха:

– О, я несчастный! Мойра выткала мне страшную долю, послав мне ужасного брата такого.

– Чем же так ужасен ваш Одиссей, тем более для своего брата? Я слышал, что царь скалистой Итаки самый хитроумный из вас, но почему ты называешь его еще и ужасным? Расскажи откровенно все по порядку.

Недоуменно спросил царственный Дарданид, глядя на Синода прежде такими красивыми, а теперь водянистыми в красных прожилках глазами с редкими белесыми ресницами.

Синод, глядя на Приама честными глазами, начал говорить точно то, чему его научил Одиссей:

– Многие данайцы, истомленные долгой бесплодной войною, давно уж домой вернуться мечтали, и вот, наконец, наши вожди и советники на собрании приняли решенье отплыть. Это решение было принято по совету Калхаса и по предложению самого Агамемнона. И тут Феба оракул изрек: «Кровью ветры смирить, заклав невинную деву, вам, данайцы, пришлось, когда плыли вы к берегу Трои, – кровью должны вы снискать благополучный возврат и в жертву воина вашего принести, иначе погибните вместе с кораблями в пучине бурного моря». Тогда на глазах смятенной толпы брат мой Калхаса на середину повлек, требуя, чтобы волю богов он открыл, ничего не утаивая. И вот, понуждаемый криком Одиссея, по уговору меж них, меня на закланье прорицатель назначил. Брат мой коварный давно хотел навсегда избавиться от меня, чтоб на Итаке и всех прилегающих островах править единолично. Когда готовили все для обряда, соль с мукой пополам, вокруг висков тугие повязки, сумел вырваться я и от смерти в густых тростниках у болотного озера скрылся. Атрид, должно быть, всех торопил и потому, подняв паруса, ахейцы уплыли, так и не принеся меня в кровавую жертву. И вот я у вас и нет мне надежды ни милую родину снова, ни двоих сыновей, ни отца желанного видеть даже, если я буду все время под этим сидеть деревянным конем.