– А кто?

– Не знаю. Тебе виднее. Твои партнеры и твои конкуренты. Поройся-ка у себя. Кому должен ты, кто должен тебе, кому ты не дал, у кого потребовал, кто хотел, но не сумел отказать тебе, кто сумел и теперь боится. Что-то из недавнего. Пересмотри последние сделки: с кем, на сколько… Кто потерял, кто остался на бобах и теперь зол. Обрати особое внимание на новые проекты, на те, что в стадии доведения, разработки. Ищи. Чьи интересы посеял ты на своем поле, чье, не ведая того, топчешь.

– Не учи ученого.

– Дело говорю. Вспомни.

– Был один эпизод. Но – нет. Абсурд!

– Расскажи. Я проверю.

О нападении Терехов уже рассказал. Он позвонил Пятаку прежде, чем встал под душ и смыл с себя грязь, прежде чем выпил первую рюмку коньяку, и прежде чем позвонила Светлана. К тому времени, когда Александр, частично восстановив былую уверенность в себе, вышел из ванной, Пятак, несмотря на то, что в этот довольно поздний час был застигнут в постели, непосредственно на теплой женской плоти, сорвавшись с неё, уже примчался.

И сейчас, утром (Пятак в эту ночь домой возвращаться не стал, переночевал у Терехова) они пробовали разобраться в ситуации.

– Да. Было-о, – протянул Терехов и задумался. – Нет. Я не верю, что это – бизнес. Это – месть.

– Бизнес, – возразил Пятак.

– Проверь-ка мне её все-таки, – решившись, произнес Александр.

– Светлану? – уточнил Пятак.

– Да, Аристарх.

Пятак тонкий намек уловил. Обратившись к нему по имени, а не по прозвищу, Терехов подчеркнул официальный тон просьбы.

– Саша, – укоризненно покачал головою Пятак, – а вот этого мне делать не хочется. Оскорбительно как-то. И для неё, и для тебя.

– А для тебя – это работа, – жестко сказал Терехов.

– Да. Которая хорошо оплачивается. Но знай, мне неприятно. И потом, она, вообще-то, замужем. И не за тобою. Тебя это не смущает?

– Но бьют-то меня.

– За то ли, за что следует, – ухмыльнулся Пятак.

– За то, за то.

– Настаиваешь?

– Да!

– Хорошо, мне не сложно. Похожу за нею пару дней. Полюбуюсь, – он снова криво улыбнулся, – тебе нужны доказательства: фотографии, пленки?

– Нет. К чему? На память? Достаточно будет твоих слов. И не пару дней, а, пожалуйста, неделю, или, еще лучше, две.

– Как скажешь, деньги – твои. А скажи, ты что ревнуешь? А – если? Что ты будешь делать? Ты будешь мстить? Ей? Мужу?

– Не знаю еще. Что-нибудь придумаю.

– Хочешь поиграть в мексиканские страсти, Саша?

– Наша жизнь – игра. Бизнес – игра. Любовь – игра. Что, собственно, еще мы вкладываем в понятие жизнь?

– Получается, что твоя возлюбленная – часть игры? Игрушка!

– Не знаю, – пожал плечами Александр.

– Ты любишь её?

– Я её люблю.

– Тогда женись.

– Не твое дело. Разберусь. Советчик нашелся, – нахмурил брови Терехов.

– А как же? – будто удивившись, вскинул голову, гордо выставив подбородок, Пятак, – ведь я твой консольере, Дон.

– Боюсь я, – не обратив внимания на сарказм друга, сказал Терехов. – И не уверен, что брак – это то, к чему мы оба стремимся. Брак – лабиринт, и предвиденный тупик в нем – не промежуточное звено, а цель. А в конце пути – обрыв, пустота. Не знаю… Не пойму до конца, что нужно ей, что – мне.

– И не поймешь! Женщина как артишок – растение, что до сих пор сохранило некую толику экзотики. Казалось бы, оторвал зеленый листочек, облизал его, обсосал, содрал зубами сочную мякоть и… А под этим листком – новый. И будто не трогал. И думаешь, ведь не насытился, да и вкус позабыл. А он – плод, все такой же зеленый, пышный, роскошный, девственный.

– Хватит, философ, – отмахнулся Александр и снова стал серьезным, – сделаешь? Я тебя как друга прошу.

– Ладно. Успокойся. Сделаю. Лучше расскажи-ка еще раз, как выглядели те двое.