Он и своей-то не особенно заботится.

Что странно – дом нашёлся довольно быстро, и вовсе не при помощи риэлторов.

Проверив по привычке свой почтовый ящик на первом этаже многоквартирного дома, я нахмурился, рассмотрев сквозь щель белоснежный конверт; в таких я обычно получал штрафы за превышение скорости или письмо счастья от налоговой, если забывал вовремя внести отчисления. Но на этот раз отправителем значилось не отделение ГИБДД или Федеральная налоговая служба, а моя тётка – родная сестра моей матери, с которой я не виделся уже лет сорок, с тех самых пор, как мать с ней поругалась и переехала. Поначалу, повзрослев и начав зарабатывать, я ещё пытался ей как-то помогать: слал деньги и периодически приезжал, чтобы помочь с чем-то по хозяйству. Но каждый мой приезд сопровождался новой порцией обвинения в адрес моей матери и её родителей – моих бабушки с дедом, – и я устал это слушать. Тётя Катя ненавидела буквально каждого человека, который так или иначе приходился ей членом семьи, эта ненависть не была подкреплена чем-то весомым помимо её собственного недовольства, так что однажды я просто перестал приезжать. Вдогонку мне пришло письмо, написанное тётушкой от руки, в котором она напоследок высказала всё, что думает обо мне, и с тех пор наша связь прервалась. Мать ещё несколько месяцев пыталась наладить с ней контакт, как-то помириться, но ничего не вышло.

Чего же хочет от меня эта женщина теперь?

Я даже не стал ждать до квартиры – разорвал хрупкую бумагу ещё в лифте и вчитался в текст. Во-первых, письмо было написано не рукой тётки, её почерк я бы из тысячи узнал – буквы были не такими угловатыми и выглядели намного аккуратнее; во-вторых, адрес немного не сходился: посёлок тот же, километрах в двадцати от города, а вот улица и номер дома... Скорее всего, писал кто-то из соседей, а мою тётку указали, чтобы я сразу узнал, от кого письмо и не выбросил его случайно вместе с мусором. Содержание письма было неутешительным: тётя Катя скончалась от рака полторы недели назад; мне даже стало стыдно оттого, что я ничего не почувствовал – какой бы она ни была и как бы себя ни вела, она всё ещё была моей тёткой, а родственников, увы, не выбирают. Сообщалось также, что дом – единственное, что она сумела нажить за свои шестьдесят с хвостиком лет, она оставила мне в наследство. Вот это было неожиданно, потому что я всё ещё достаточно ярко помнил то красочное, полное негодования письмо, которое она отправила мне пятнадцать лет назад, из которого я отчётливо почерпнул одно: меня она ненавидела тоже.

Но, выходит, всё-таки меньше, чем всех остальных?

Тянуть резину не стал и в посёлок поехал в ближайшие же выходные. Я точно помнил, где находится тёткин дом, но первым делом отправился по указанному адресу, чтобы узнать какие-то подробности, и не зря. Отправителем письма оказалась соседка, что жила через улицу от неё; после того, как я перестал приезжать, они с мужем частенько тётю Катю навещали, чтобы чем-то помочь по дому или купить продуктов. Раиса Филипповна рассказала, что в последние годы тётя очень сильно сдала и начала переосмысливать всю свою жизнь и ту ненависть, с которой жила, и которая не принесла ей ничего, кроме одиночества. Уже будучи при смерти, она частенько извинялась передо мной и моей матерью, с которой так и не успела помириться, но написать банальное письмо ей не позволяла гордость, поэтому она попросила через соседку передать мне, что ей очень жаль, пусть я даже не смогу её простить. А мне и не было нужды прощать её, потому что я на тётку никогда не злился. Легко осуждать других, не пройдя жизнь в чужих ботинках; к тому же, у меня в то время уже хватало своих проблем, чтобы меня волновали ещё и тёткины закидоны, поэтому я всё списал на её тяжёлую судьбу и просто вычеркнул из своей головы, как она меня когда-то.