Изо дня в день продолжались терзания и горести в убогой квартире: о них уже знали не только соседи, но и в школе учителя обсуждали между собой детские страдания, однако всё ограничивалось типичными вздохами и жалостными приговариваниями – ни одна мразь не обратилась в органы, занимающиеся такими проблемами! Всем начхать на жестокость, хоть и рядом с собой, это как в нацистской Германии: многие знали о том, куда же исчезают евреи, но довольствовались тем, что рядом не было больше этих интеллигентных богатых гнезд, вызывающих зависть и ненависть, не всем, но некоторым немцам было хорошо думать о повешенных или сгинувших в камерах соседях-евреях, а остальные переводили дух и вместо противостояния злу скрещивали пальцы и молили Господа, чтобы не постигла их судьба уничтожаемого народа.

В нашем примере, ясно дело, поведение ближе к последней категории. Нет, конечно, без просьб, чтобы минула чаша сия, но речь идёт скорее о псевдогуманизме массового сознания – погоревать над чьей-нибудь тяжкой долей, можно и всплакнуть, перевести дух и отринуть тягостные мысли, дабы и дальше наслаждаться мещанскими радостями. Поныли над детьми этих подонков, ну и ладно, сами разберутся, как и кого воспитывать, наша хата с краю. Так могло и дальше длиться, если бы не наступил день икс.

А случился тот день икс во время одного из многочисленных праздников, которыми любит себя баловать наш народ и тем более наши герои-алкоголики. Очередное веселье в доме синюшном – взрослые счастливы, а дети молчат, водка лилась рекой, проворно затекая в рот отца, журча ручейком в мамину глотку и омывая засохшие старческие барханы губ бабушки. Сыну вначале не наливали: дитё ещё, позже начнёт, но пары всё-таки ударили в папашину голову, подначив дать мальчонке глотнуть той амброзии, которой наслаждались остальные и благодаря которой пребывали на Олимпе ощущений, по-простому, в состоянии глубочайшей эйфории. У ребенка, ясно дело, глаза-то и разгорелись светляками летней ночи. Взрослые женщины возмутились, заупрямились, мол, так нельзя, осьмнадцати нет ещё, а спиваешь, зараза, как своего другана в гараже, но мужчина был не промах в части переговоров, особенно с нетрезвыми, а с пьяными женщинами и подавно. Мать устало шевельнула рукой – означало взмах «валяй», – бабушка невольно выплеснула лёгкую грусть, заставив вытечь из полного потрескавшимися сосудами глаза скупую слезинку – именно так мужчинами и становятся, отведывают из крепкой отцовской руки самогона, вдыхая сивушный аромат, превращающийся в не столь отдалённом будущем в путеводную звезду в океане житейском.

Проглотил парнишка огненную воду: всю гортань пожгло от спирта, и закашлялся с непривычки отрок, но удары по спине привели в чувство, что обозначилось растёкшейся алым пятном на бледном лице улыбкой до того глупой, что всякий деревенский юродивый мог повеситься от зависти. Взрослые тоже заразились глупой радостью и оскалились в ответ, а девочка смотрела тупым непонимающим взглядом на странно озорных людей, уже хихикающих от неизвестных шуток. Но время сыпалось, и выпивших развозило мокрой тряпкой по грязному полу: старуха вспомнила юные годы, когда волосы до копчика и груди упруги, запела древнюю песню, бывшую когда-то шлягером, понеслись по кухне изо рта с пожелтевшими и раскоряченными зубами слова, повествующие о любви, о её красоте, – такой был ужасно пошлый эффект: уродливая бабка в морщинах и частично покрытая бородавками, хорошо, что больше под вшивеньким платьем домашнего покроя располагались всякие наросты, исторгала музыку о страстных и трепетных сердцах парня и девушки, что обожают и жить не могут друг без друга. Но попытка таковой бы не являлась, если бы песня не подхватывалась бы: первой дрогнула мамаша, женщины легко возбудимы малейшим лиризмом, противным полувороньим голосом продолжила знакомые слова. И проняли, растопили чёрствое мужицкое сердце простенькие звуки – сам запел сиплым басом, воспринимая со своей стороны это как замечательное искусство, мастерство, сравнимое с шаляпинским. Мальчик не знал и не понимал мелодии: он только в такт притоптывал ногой, пытаясь уловить упорхающий от него ритм, затем от избытка чувств начал похлопывать в ладоши, постепенно вливаться в родительскую компанию. Однако сынку быстро наскучило одно лишь подпевание, и тут его глаза скользнули по сестре холодным кортиком – у них был нехороший, нездоровый стальной блеск, что редко можно представить у детей в силу небольшого возраста и отсутствия времени для усиленного увязания в грязи. Он разглядел нечто новое для себя в девочке, в родной сестре, что было непривычным и возбуждающим. Для начала мальчик подсел поближе, улыбнулся, в ответ получил то же, и тогда рука прошлась, как трактор в поле, по спине жертвы. Девочка решила, что ничего особенного не происходит, будто просто гладит и приобнимает брат, хоть и выпуская перегарные пары, но затем пальцы нервно сползли к копчику, что было непредсказуемо, и путь их не прекратился, двигаясь ниже, без малейшего препятствия по причине наивности объекта домогательств. Затем, переполняясь наглостью, фаланги защипали гусями нежное место, вызывая боль и дискомфорт. Это привело к пощёчине брату и недовольному вскрику девочки, что раззадорило парня и привело к буйному и разрушительному приступу агрессии, которую нельзя было контролировать хрупким неокрепшим разумом.