В момент наивысшей тревоги обостряются скрытые резервы организма. Несколько раз робкая Маша обращалась к прохожим, чего бы раньше никогда не сделала. Так нашла дорогу к общежитию. На вахте долго пыталась объяснить тётке в форме, повторяя заветное: «Мама, мама!» Тётка при этом как-то нехорошо ухмылялась.
Заплаканная запыхавшаяся грязная и потная Маша с торчащими во все стороны волосами стояла перед дверью на девятом этаже городского общежития. «Ну, что ж ты, стучи», – легонько подтолкнула Машу женщина в халате, которой поручила проводить девочку тётка в форме.
А Маша не могла стучать! Всё смешалось в маленькой кудлатой голове и одиноком сердечке – линейка, папа на кухне и эта чужая дверь, за которой, возможно, мама…
Она была там! А ещё этот кудрявый неприятный молодой дядька с расщелиной между передними зубами. При виде Маши они стали какими-то суетливыми: стали стаскивать с Маши мокрую одежду, растирали, согревали, сушили и говорили–говорили…
Ночью Маша ворочалась на непривычной панцирной сетке общажной кровати и всё думала, как же там папа. Один. И как же она теперь пойдёт в школу, ведь портфель с учебниками и тетрадками остался дома?
К счастью, вопрос школы на следующий день отпал сам собой. Из-за своей беготни Машка заболела ангиной. От температуры она плохо понимала, где она и что её так тревожит. А когда тяжесть первых дней болезни прошла, мама и кудрявый с таинственным видом открыли дверь и (о, мечта всех детей!) вручили Маше забавного маленького щенка. Он скулил и искал в этой жизни кого-нибудь, кто бы стал ему всем – мамой, папой, другом. Одинокое сердечко Маши растаяло и поплыло. На время забылись и линейка, и страхи, и даже папа. Маша назвала пёсика Кузька. А вскоре вместе с мамой и Кузей они вернулись в любимую квартиру, где были те же книжки, те же игрушки, не было там больше только папы. Совсем. Вскоре туда же, к большому сожалению Маши, подселился кудрявый. Маша недоумевала.
Маша и музыка
Слон постарался на славу, поработав над Машкиным слухом. Или это был медведь? Возможно, они счастливым тандемом танцевали на Машкиных ушах. Слух у девочки отсутствовал абсолютно! Конечно, песни Маша любила, но больше за слова или сладкозвучную звукопись.
Например, «У дороги чибис. У дороги чибис! Он сидит, волнуется чудак. А, скажите, чьи вы? А, скажите, чьи вы?» У Машки было много пластинок: больших и поменьше, очень чёрных, с дорожками, на которые надо поставить иголочку, потом включить кнопку… Когда Маша болела, ей ставили слушать эти пластинки. Она лежала с закрытыми глаза под байковым одеялом, пропитанная лекарствами и байховым чаем с лимоном, и слушала Большой детский хор: «Дремлет притихший северный город. Низкое небо над головой. Что тебе снится, крейсер «Аврора», в час, когда утро встаёт над Невой?» Шевелиться не хотелось, и пластинка, доиграв, печально крякала и затихала… Маша в жарком сне уплывала в притихший северный город…
Когда выздоравливала, выводила бодрые октябрятско-пионерские напевы: «Иди, мой друг, всегда иди дорогою добра!..» Немузыкальным, гнусавым после болезни, голосом Маша напевала по-своему: «Иди, мой друг, всегда иди дорогою бобра!»
В доме были телевизор и радио, поэтому отечественная эстрада не была чужда Маше. Иногда доводилось смотреть в передаче «Утренняя почта» на певицу с длинными кучерявыми волосами и круглым лицом. Маша, обнаружив некоторое внешнее сходство с артисткой, научилась так же отчаянно ерошить пятернёй волосы. Затем девочка поднимала глаза к потолку и отчаянно запевала: «Миллион, миллион, миллион алых роз…» Заслышав это исполнение, Машкин пёс – дворняжка по имени Кузька – начинал подвывать. Дальнейшее они уже исполняли диким трио: «Из окна, из окна, из окна видишь ты… У-у-у-у…»