Вдруг открывается дверь и в дверном проёме вагона появляется пьяный в стельку парень. Он что-то орёт на немецком и мимо нашего купе летит недопитая банка пива.

– Раз. Два. Три. Пли! – снова прицеливается здоровенный нечесаный бугай. Следом за ним врываются ещё двое. Банок больше нет и в воздух поднимается свёрнутая ковровая дорожка вагона первого класса.

– Кто это? – спрашиваю попутчиц.

– Это азюленды. Переселенцы из бывшего ГДР.

После открытия границ в Западную Германию хлынул «социализм». Такой, каким его придумали Маркс и Энгельс, а воплотили в жизнь русские комиссары. Заражённые отплясывают танец пофигистов. Один из них расстёгивает ширинку и хочет слить преобразованное пиво прямо на дорожку. Завидев толстого пожилого кондуктора, прибежавшего на шум, те расхохотались. Но, услышав, как турок вызывает полицию, побежали в соседний вагон.

Перед самым Карлсруэ немки буквально вцепились в меня с вопросом, который мучил их долгие годы.

– Ты православный, мы лютеране. Разницу знаем. Помилует ли нас Господь?

Они буквально сверлили меня взглядом.

– Это только попы говорят, что единственный путь на небо – православие. Они себе цену не сложат. Спасёмся только мы, если сохраним веру, крещение, заповеди, приложим к этому кучу добрых дел плюс причастие и стояние в храме. Остальные церкви безблагодатные. Это их басни.

Но Бог не смотрит на это. Толку от православного крещения, если ты отворачиваешься от ближнего и дальнего. Он (Создатель) приходит больным, голодным, узником, нагим, босым, а его одинаково гонят и те и эти (Мф. 25: 31—46). Поэтому Он Сам сказал через апостола «Исполняющий волю Божью пребывает вовек» (1Ин. 2: 17), а не просто крещёный на сороковой день.

Бог смотрит на то, сколько отстрадал человек за Него. Чем больше, тем ближе Бог к своему созданию. Только это является пропуском в жизнь вечную. И только оно способно разрушить все перегородки, которые нагородил человек вместе с сатаной на пути к Нему. Других критериев, которые так превозносят католики и православные, у Бога нет, не было и никогда не будет.

Последние слова сразили наповал исповедниц веры. Мельком выглянув в окно, они произнесли.

– Карлсруэ. Скорее, у нас три минуты.

Центр города Пфорцхайм, земля Баден-Вюртемберг.

Бегом вылетели на перрон, схватили мои вещи и побежали в подземный переход. Я едва поспевал вслед за ними. Двум фрау под девяносто, а бегают как сорокалетние. Через минуту на соседний путь пришёл французский голубой экспресс «Страсбург – Штутгарт». С настоящими француженками. Поезд тронулся. Мои попутчицы остались на перроне. Одна из них украдкой смахнула скупую слезу.

Через полчаса я был в Пфорцхайме. Уезжая, прижимистая мама Эрика не дала мне тридцать пфеннигов, пришлось кидать в автомат дойч марку. Но тот проглотил и не соединил с набранным номером. Со всего размаха треснул немецкую броню. В руке что-то хрустнуло и она стала распухать на глазах. К правой ноге добавилась левая рука. Первый день знакомства с Германией. Вытащил ещё одну монету и на этот раз услышал Эмму.

– Ты где?

– На банхофе (вокзале). Буду сидеть на большом чёрном паровозе в центре игровой площадки для киндеров. Забери меня.

Еще через полчаса маленькая фройляйн в белом плаще забрала меня с банхофа и я вновь услышал привычный вопрос.

– Деньги есть?

– Да.

– Плати за автобус.

Поужинав, в шесть вечера по-немецки я сидел на кожаном вонючем диване и рассказывал двум сёстрам и маленькой болонке Бини о своих дорожных приключениях. Говорил, а сам не отрываясь смотрел в окно. День клонился к закату, солнце нежно целовалось последними тёплыми лучиками со своими дочками и сыночками – жемчужными облачками. Они быстро проплывали мимо окон комнаты в немецком городке земли Баден-Вюртемберг. Твердь небесная не знает перегородок и таможен. Как Бог единый, она одна на всех. Лист календаря покидал праздник Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня.